Богунский полк

 

По следам 1-го Богунского полка
 

---

 Вот уж действительно историки-любители. Найдешь какой-нибудь материал и, в первую очередь, смотришь насколько он содержателен. И, конечно, забываешь списать исходные данные. Вот и в этом случае. Статья очень интересная, содержательная, богатая ссылками на документальный материал. Но наезд на историков-любителей заставил отнестись к ней более внимательно, поэтому так много в ней курсива. Создается впечатление, что написана она по заказу – фактов и ссылок много, но как-то они подобраны и расположены... профессионал, ничего не скажешь.  Откуда и когда я ее взял – не помню. Но мы не диссертацию пишем.

Сергеев Р. С.

---

Кто же убил Щорса? *

В сентябре 1989 года в Москву, в Главную военную прокуратуру из г.Щорса, что находится в Черниговской области Украины, поступило письмо. Подписанное директором мемориального музея Н.А. Щорса, оно содержало ряд вопросов, касающихся судьбы командарма 2-го ранга И.Н.Дубового. А именно: 1) сохранились ли протоколы его допросов в 1937–1938 гг.; 2) какие конкретно обвинения ему были предъявлены. Но самый главный смысл запроса состоял все-таки в другом: "В музее имеются сведения о том, что на следствии Дубовой отверг все обвинения, признав, однако, себя виновным в гибели Щорса..." (Архив Главной военной прокуратуры — далее АГВП, НП 29129-39, Л. 90.).

Здесь, видимо, самое время сделать комментарий к сказанному: Иван Наумович Дубовой и на предварительном следствии, и на заседании Военной коллегии, то есть в суде как раз признал все обвинения в свой адрес, получив за это высшую меру наказания. А вот эпизод насчет убийства героя Гражданской войны Н.А.Щорса там не получил абсолютно никакого развития. Не вошел он и в обвинительное заключение по делу И.Н.Дубового, как не упоминается и в приговоре суда над ним.

Но давайте все по порядку. Поначалу зададим вопрос — почему семьдесят лет спустя после гибели Щорса возник вопрос о виновниках его смерти? Как увязывается данный факт с существом обвинений, выдвинутых против И.Н.Дубового в 1937–1938 гг.? И вообще — откуда ветер дует?

А дело, оказывается, в том, что в последнее время некоторые историки, чаще всего так называемые историки-любители, в погоне за сенсацией пытаются утверждать, что Н.А.Щорс в конце августа 1919 года был убит не пулей из неприятельского пулемета, а застрелен своими же по приказу Реввоенсовета 12-й армии. И убит он был якобы за проявления украинского национализма и нежелание выполнять приказы командования армии, состоявшего, по его словам, из бывших генералов и офицеров старой армии. (Версии и исследования относительно гибели Щорса возникли не в последнее время, а имели место уже на следующий день после его смерти. Первая официальная публикация относится к 1947 г., когда большим тиражом вышла книга Д. Петровского «Повесть о полках Богунском и Таращанском». Автор статьи об этом говорит ниже).

Из серьезных работ на эту тему наибольший интерес, на наш взгляд, представляет очерк Юлия Сафонова и Федора Терещенко "Шел под красным знаменем...", опубликованный в 1990 году в военно-политическом альманахе "Пульс" (выпуск третий). А также глава-расследование "Откуда вылетела пуля" из книги Николая Зеньковича "Тайны Кремлевских смертей". Хотя, говоря о последнем материале, сразу автору задаешь вполне резонный вопрос: "А при чем тут Кремль и начдивы Щорс с Дубовым?". Как-то вроде не в "ту степь" подался Зенькович, включив в свою книгу сюжет о тайне гибели Щорса. Уж по каким там параметрам им подбирались герои расследований, но к числу "кремлевцев" почему-то отнесены Григорий Котовский и Николай Щорс. Ну ладно там Орджоникидзе и Киров, Фрунзе и Куйбышев, Берия и с определенной натяжкой маршал Кулик, непродолжительное время бывший заместителем наркома обороны. Но причем здесь Щорс и Котовский, обычные командиры соединений Красной Армии? Следует со всей определенностью сказать, что исходя из названия книги, очерки об этих людях искусственно притянуты, они явно там "не по циркулю". Видимо, Зенькович крайне прельстился занимательностью фабулы рассказа о них, и он, не желая расставаться с ними, специально поместил их в середину книги — чтобы не так резко выбивались из общего ряда.

Итак, Николай Зенькович, проведя "расследование", открытым текстом называет убийц двух военачальников — Котовского и Щорса. Если в первом случае однозначно это некий Мейер Зайдер-Майорчик, то во втором автор недвусмысленно подводит читателя к выводу, что таковым являлся Иван Дубовой. Но очень уж шаткая у него получилась конструкция, готовая развалиться на части при мало-мальски аргументированной критике. К тому же данная глава есть добросовестный пересказ того, о чем уже поведали читателю вышеупомянутые Ю.Сафонов и Ф.Терещенко. Справедливости ради отметим — пересказ с небольшими добавлениями и комментариями автора. Поэтому, продолжая разговор о тайне гибели начдива Щорса, за основу его возьмем материал Сафонова и Терещенко. К остальным публикациям по данной проблеме будем обращаться по мере необходимости.

А теперь о вопросе, откуда ветер дует. Сафонов и Терещенко ссылаются, как на первоисточник, на книгу "Повесть о полках Богунском и Таращанском", написанную бывшим бойцом щорсовской дивизии Дмитрием Петровским. Там утверждается, что пуля угодила в голову начдива уже после того, как замолчал вражеский пулемет у железнодорожной будки, будучи уничтоженным снарядом батареи Хомиченко. Авторы очерка называют литературный труд Петровского (он издан в Москве в 1947 году) документальной книжкой. Да, действительно, книжкой этот материал, безусловно, именовать надо, но документальной — только отчасти. Мы говорим "отчасти" потому, что все-таки там речь идет о событиях, действительно имевших место, о реально существовавших полках и их командирах — Щорсе, Боженко и других. И Хомиченко на самом деле был искусным артиллеристом, а его поговорку "Из двух как из четырех" (имеется в виду пушек) знала вся дивизия. Однако по своей структуре и форме подачи материала это все-таки художественное произведение, где автор по законам жанра, имеет полное право на выдумку сюжетов, на любые повороты в их развитии. Что Петровский и использовал в полной мере.

А если же это документальная вещь, то где тогда ссылки на источники? В самом деле, выдвигая тягчайшее обвинение в преднамеренном убийстве подчиненным своего командира, да еще во фронтовой обстановке, нельзя же серьезно воспринимать аргументы типа "кто-то где-то что-то сказал". А у Петровского достаточно много безымянных героев. Например, в течение всего повествования так и не узнаешь, кто же эти неназванные помощник начальника дивизии и командир полка, в боевых порядках которого находился Н.А.Щорс в момент своей гибели. А если так, то какой же это документальный материал. Конечно, люди сведущие понимали и понимают, что под первым лицом подразумевается Иван Дубовой (автор только один раз назвал его Бородовым), а под вторым — Казимир Квятек. Но то люди сведущие, которых не так уж много, а между тем книга была в первую очередь предназначена для массового читателя, который этих тонкостей, естественно, не знал и знать не мог.

Названные лица находились рядом со Щорсом в минуты его смерти. А чудовищное по своей сути заключение о том, что "пуля, сразившая Щорса, вошла ему в затылок и вышла в висок", звучит как приговор: "его убили свои, стреляя сзади". Все это означало, что в число подозреваемых попадал любой из тех, кто располагался вблизи начдива. Ничтоже сумняшеся, исходя только из простого житейского принципа: "А кому это выгодно?", Дмитрий Петровский подводит читателя к простому, казалось бы, выводу, что таковым мог быть только заместитель Щорса.

Человек, сведущий в военной области, тем более побывавший в боевой обстановке, под огнем противника, а уж кадровый военнослужащий тем паче хорошо знает, кто обычно сопровождает прибывшего в полк (или батальон) командира дивизии. В реальной жизни эти люди все время находятся рядом с ним, докладывают ему, отвечают на вопросы и выслушивают его указания. Так было во все времена, так есть сегодня и так будет, несомненно, в будущем. То есть, если не 100% сопровождающих, то по крайней мере их большая часть все это время не сводит глаз с высокого начальства, а потому допустить, чтобы начдив Щорс длительное сремя пребывал в безвестности и вне видимости окружавших его командиров — полнейший абсурд. Тем более, что он находился в одной боевой цепи с красноармейцами роты, готовой атаковать позиции противника. И бойцы знали, что в их рядах уважаемый ими начдив.

Хотя это предложение звучит кощунственно и цинично, но пусть каждый читающий эти строки всего на минуту представит себя в роли одного из сопровождающих — возможного убийцы Щорса. При этом совершенно не зная, сколько человеческих глаз наблюдают за его действиями. В таких условиях направлять оружие (винтовку, револьвер, наган) в сторону товарища, тем более прицеливаться в его голову, когда справа и слева вооруженные люди — это, согласитесь, значило наверняка подписание себе смертного приговора. Однако никто из названных лиц в самоубийцы не записывался, каждый из них собирался дожить до победы над буржуями и участвовать в строительстве новой жизни — без угнетателей и угнетенных.

Книжка Петровского вышла в 1947 году — спустя десять лет после ареста "врага народа" Дубового. Об аресте последнего знали многие и поэтому, по сложившейся тогда практике, каждый обыватель мог бросить в него камень. Также как и в Казимира Квятека, в Федора Гавриченко, подвергшихся репрессиям в 1937 году. Именно таким камнем и явилась книга Петровского, которую некоторые "доброхоты" превозносили и ныне поднимают до высоты бестселлера, смело опровергающего официальную версию гибели начдива Щорса.

Сафонов и Терещенко причисляют Дмитрия Петровского к узкому кругу лиц, знающих правду о смерти Щорса, при этом, однако, не называют имени других щорсовцев, сторонников версии "его убили свои". Как, впрочем, не называет их и сам Петровский. Хотя Сафонов и Терещенко, разворачивая свою концепцию, все время имеют в виду конкретную, небольшую по численности, группу ветеранов-однополчан Щорса и Дубового, не согласных с общепризнанной версией гибели начдива-44.

И уж совсем их (Сафонова и Терещенко) удивила (как, очевидно, и Петровского) реакция читателей книги о полках Богунском и Таращанском — она получилась крайне негативной. Как оказалось, многие участники Гражданской войны, в том числе и большинство ветеранов 44-й Киевской дивизии, гневно осудили ее появление. Считать при этом, что такое осуждение было кем-то "сверху" срежиссировано и заранее организовано, будет по крайней мере неразумно. А кто в книге выставляется в качестве предполагаемого убийцы начдива? Его помощник (читай Дубовой), якобы день и ночь мечтавший о том, как бы устранить с дороги Щорса и взять всю власть в дивизии в свои руки. Петровский об этом говорит почти напрямую, подвигая читателя к данному выводу.

И, выходит, что против такой трактовки событий дружно выступили прежде всего читатели книги. Они были против произвольного жонглирования фактами из истории 1-й Украинской и 44-й стрелковых дивизий, против огульного обвинения помощника Щорса, то есть Дубового. Особенно удивительно следующее — к тому времени все ветераны дивизии знали о том, что Дубовой арестован как участник военного заговора, что он официально объявлен врагом народа, а это как нельзя лучше способствовало подтверждению версии об убийстве им Щорса. Ведь, действительно, что еще можно было ждать от такого человека — как был он врагом, так врагом и остался! Только искусно маскировался, прикидывался, называя себя другом Щорса!.. Так, по крайней мере, могли рассуждать люди, прочитав творение Дм. Петровского. (Основной взрыв негодования у ветеранов дивизии вызвала ярко выраженная националистическая направленность книги и полное игнорирование руководящей роли партии. В первую очередь их оскорбило представление заслуженных боевых частей в виде анархо-партизанского сброда. То, что касается гибели Щорса, ветераны тоже выразили свое недовольство в том, что нельзя выносить достоянию общественности недоказанные версии как действительные события. Сначала должны высказать свое слово компетентные органы).

Но не тут-то было! Ветераны, особенно те из них, кто лично знали Щорса и Дубового, не захотели принять подобную трактовку одного из событий Гражданской войны на Украине. Петровский же, напротив, такой поворот посчитал своей удачей, так сказать творческой находкой. А вот читатели не захотели поддержать его. Не захотели и все тут!.. Рассудив, очевидно, что никакой особой тайны в смерти Щорса не существует. Такое вот единодушие и является четким и определенным ответом не только Петровскому, но и Сафонову с Терещенко, преследующим, по сути, ту же, что и Петровский, цель — обвинить Дубового в смерти Щорса. И хотя на некоторых страницах их очерка речь идет о предположении, что убить начдива 44-й мог и политинспектор 12-й армии П.С. Танхиль-Танхилевич (в дальнейшем для краткости — Танхилевич), но делается это как-то вяло, очень неуверенно и с большим сомнением. Тогда как относительно Дубового — тут крен в сторону обвинения весьма основательный. Здесь даже все нестыковки трактуются не в пользу обвиняемого. Одним словом — виновен!.. Рефрен таков: как же ему не быть злобным и мстительным — еще совсем недавно был командармом и начальником Щорса, а тут в одночасье оказался у него в подчинении. Дескать, как подобное пережить и стерпеть!..

Для справки отметим, что в 1-й Украинской Советской армии (ранее она именовалась группой войск Киевского направления), куда входила дивизия Щорса, Дубовой начальником штаба был с февраля по апрель 1919 года. В мае–июне того же года он исполнял обязанности командарма — ввиду отпуска С.К.Мацилецкого, получившего его для лечения.

Продолжая тему о резкой смене служебного положения военачальников Красной Армии в годы Гражданской войны, отметим, что подобная картина наблюдалась сплошь и рядом. Такое бывало нередко: сегодня командарм, а завтра начдив! И ничего, командовали, неплохо руководили. Не стрелялись и не вешались, не убирали с пути тех, кто пришел им на смену. А если же следовать логике автора книги о полках Богунском и Таращанском, то тогда в разряд потенциальных убийц можно занести таких военачальников РККА, как командармы 1-го ранга И.П.Белов и И.Ф.Федько, командармы 2-го ранга П.Е.Дыбенко и М.К.Левандовский, комкоры М.И.Василенко и Е.И.Ковтюх, комдивы П.Е.Княгницкий и Ж.К.Блюмберг, которые продолжительное время командовали армиями, а затем стали начдивами. Некоторые из них в свое время были даже главкомами и командующими фронтов. При соответствующих реорганизациях часть бывших командующих становилась начальниками штабов армий, уступая свое место быстро растущим и более энергичным бывшим своим подчиненным. Что ж теперь, подозревать каждого из них в наличии грязных намерений в отношении своего преемника? Если так рассуждать, то получается чушь какая-то несусветная.

Конечно, обиды были, без этого не обходилось, так как нередко снимали совсем незаслуженно, используя малейший повод для такого перемещения. А бывало, что и без всякого повода — просто из-за революционной целесообразности. В последнем случае чаще всего срабатывали пружины несложившихся личных взаимоотношений, огульное недоверие к генералам и офицерам старой армии. И шел вчерашний полковник или подполковник Генерального штаба в подчинение к тоже бывшему штабс-капитану или поручику, недавнему выпускнику четырехмесячной школы прапорщиков. Фактически он шел учить нового начальника искусству воевать и побеждать своих же однокашников по довоенному училищу или Академии Генерального штаба, теперь находившихся по другую сторону фронта.

Мы сделали этот экскурс в историю Гражданской войны исключительно с единственной целью — показать, что тому поколению командиров Красной Армии, о котором идет речь, отнюдь не присуща была оголтелая погоня за властью, за властью во что бы то ни стало. Безусловно, молодым людям, каковыми являлись Щорс и Дубовой, честолюбия было не занимать. Оба они были смелыми, дерзкими и решительными — ведь именно таких и принимало тогдашнее время, только такие могли удержать в узде вольнолюбивую братву, совсем еще недавно устраивавшую "бузу" в партизанских отрядах. Превратить вчерашних боевиков и партизан в стойких солдат регулярной армии — такое было под силу не каждому. Не все командиры, вознесенные высоко на гребне первой революционной волны, смогли удержаться на такой высоте до конца Гражданской войны. Тому примеров масса...

Мы же ведем разговор конкретно о Щорсе и Дубовом. Давайте порассуждаем — была ли обида у Дубового на Щорса, тем более злоба и ненависть к нему? Сафонов и Терещенко подают свой материал в этом плане просто, действую по формуле: "был начальником, а стал подчиненным". Отсюда, мол, и зависть, и скрытая злоба. Все это далеко не так. Имеющиеся документы позволяют с большой достоверностью расставить все точки над "i". Во-первых, последние два месяца перед слиянием двух дивизий (1-й Украинской и 44-й) в одну, Щорс и Дубовой уже были на равных должностых ступеньках, возглавляя названные соединения. Во-вторых (об этом свидетельстввует текст телеграфных переговоров Щорса и Дубового с командующим 12-й армией Н.Г.Семеновым в середине августа 1919 года), идея объединения дивизий исходила снизу, притом с обоюдного согласия обоих начдивов. Исходя из того, что 1-я Украинская дивизия была более полнокровной, 44-я дивизия фактически просто присоединилась к ней. Поэтому вполне естественно, что Щорс стал начальником укрупненного соединения. При положении наоборот, то есть если бы дивизия Щорса влилась в дивизию Дубового, тогда бы и роли соответственно поменялись. В данном же случае дело обстояло так, что Щорс занимал лидирующее место и поэтому именно он, а не Дубовой ведет последние (перед объединением) переговоры с командармом. Ведет в присутствии Дубового и комиссара 44-й дивизии Петра Ткалуна. Приведем фрагмент этих переговоров, относящийся к решению вопроса о слиянии дивизий.

Щорс. У аппарата начдив 1-й, начдив 44-й и военком 44-й. Создавшееся положение на фронте обеих дивизий не дает возможности исполнить ваш последний оперативный приказ. Части окончательно измотаны, босые и голые, до настоящего времени не снабжены, продолжают отходить...

Командарм. Какие резервы имеются в 1-й Украинской дивизии?

Щорс. Кроме разоруженного Нежинского полка, который сейчас не боеспособен, я ничего не имею.

Командарм. ...Надо собрать невероятное усилие и задержать врага. Повторяю, каждый день, выигранный вами, для нас дорог... Имейте в виду, что Коростень имеет громадное значение для разгрузки Киева, а потому необходимы сверхчеловеческие силы, чтобы не дать этот узел противнику... 

Щорс. Товарищ Семенов, дабы поднять боеспособность и уничтожить деморализацию, страх в частях, необходимо соединить обе дивизии в одну, из которой выйдет мощная боевая единица. Дивизия четырехбригадного состава, при наличии двух полков кавалерии... При наличии свежих сил в виде пополнения с уверенностью скажу, что я, Щорс, выведу весь тот сумбур, который получился. Мы пришли к такому заключению и уверены, что иного исхода быть не может...

Командарм. Сообщите намеченных начальников и какие части сводятся в бригады.

Щорс. Сегодня к 12 часам, если вы дадите согласие, проект будет вам представлен. Как вы в принципе согласны с этим?

Командарм. Я вполне согласен". (Цит. по: Н.А.Зенькович. Тайны кремлевских смертей. М.: Акционерное общество "Надежда Лтд.", 1995. С. 285-286).

Справка:

                К истории создания 44-й дивизии (1-е формирование). Напомним, что Н.А.Щорс вступил в командование 1-й Украинской дивизией в начале марта 1919 года. Иван Наумович Дубовой в это время исполнял обязанности начальника штаба 1-й Украинской армии. 27 мая он вступил в командование этой армией и руководил ею до начала июля того дже года. Вся вторая половина июня у него была занята переформированием вверенных ему войск. Если кратко, то вот как это происходило. Согласно приказу войскам 12-й армии от 16 июня части, входившие в состав 1-й Украинской армии, объединялись в одну дивизию — 44-ю стрелковую. В нее входили все войска, за исключением Особой кавалерийской бригады, 1-го и 2-го Интернациональных полков, а также местных войск (читай — партизанских отрядов).

Однако создать такую мощную дивизию практически не удалось, так как началось интенсивное растаскивание первоначально включенных в нее частей и соединений. И в первую очередь наиболее боеспособной единицы — дивизии Щорса. Уже 23 июня в войска ушел приказ командарма 12: "Во изменение пункта второго приказа войскам армии №2 приказываю: а) Доблестную 1-ю Украинскую дивизию, подлежащую отправлению на другой фронт, не включать в состав 44-й стрелковой дивизии. б) Отдельную Бессарабскую бригаду включить в состав 45-й стрелковой дивизии. в) Вр(еменно) командующим 44-й дивизией назначить Ивана Наумовича Дубового..." (Российский государственный военный архив — далее РГВА. Ф. 167. Оп. 1. Д. 48. Л. 7.).

И пошло-поехало. От задуманных грандиозных планов фактически остались рожки да ножки — 3-я пограничная дивизия и еще несколько мелких частей. А посему пришлось, приводя все это в состветствие с реалиями жизни, издавать новый приказ по войскам 1-й Украинской армии. Он был одним из последних, подписанных Дубовым в качестве командарма. В нем говорилось, что "... 3-я пограничная дивизия с придачей особого 2-го полка переформировывается в 44-ю стрелковую дивизию...". Ее начальником утверждался И.Н.Дубовой, военным комиссаром — бывший член РВС 1-й Украинской армии П.П.Ткалун, начальником штаба — В.А.Купреянов.

Учитывая, что о 3-й пограничной дивизии широкому кругу читателей почти ничего не известно, дадим краткую историческую справку о ней. Свое начало она ведет от 3-го пограничного округа, который в составе 11, 12, 13, 14 и 15-го районов был дислоцирован по демаркационной линии, установленной между Советской Россией и гетманской Украиной. В конце января 1918 года поступил приказ: округ переформировать в отдельную бригаду из трех полков пехоты и полка кавалерии. Однако через короткое время прибыл новый приказ — формировать из округа не бригаду, а пограничную дивизию. Из-за нехватки людей, оружия, обуви и обмундирования формирование дивизии шло трудно. К началу мая 1919 года, когда дивизии было приказано занять боевой участок под Коростенем, она состояла из четырех полков и конного дивизиона. Во всех полках был огромный некомплект личного состава. В частности, в 12-м и 13-м пограничных полках налицо имелось всего около 35% штатной численности, а в 11-м полку — только 25% (РГВА. Ф. 167. Оп. 1. Д. 39. Л. 7.). По сути это была не дивизия, а более или менее укомплектованная бригада. Конечно, ей далеко было до 1-й Украинской дивизии, которая в мае 1919 года состояла из Богунской и Таращанской бригад плюс остатки 1-й стрелковой бригады.

Итак, командарм Семенов согласился с планом слияния двух дивизий в одну. Как видно из содержания переговоров, согласился он и с тем, что Щорс будет возглавлять эту работу. Ему, естественно, импонировали слова начдива 1-й Украинской о его решимости прекратить "тот сумбур, который получился". Такое согласие однозначно подразумевало и кандидатуру Щорса в начдивы новой и усиленной дивизии. А слова "мы пришли к такому заключению и уверены, что иного выхода быть не может" говорят о том, что вопрос этот Щорс, видимо, не раз обсуждал с Дубовым и другими командирами. То есть у них по этому вопросу было единодушие и никаких разногласий не наблюдалось. При ином раскладе суждений Дубовой не преминул бы изложить Семенову свое особое мнение. К тому же там присутствовал комиссар дивизии Дубового Петр Ткалун, авторитетный и принципиальный политработник. Совсем еще недавно (три месяца назад) он работал членом РВС 1-й Украинской армии и потому хорошо знал обоих начдивов. А посему в случае каких-либо споров между ними он, несомненно, вмешался бы в разговор и изложил командарму свое видение проблемы.

Но разногласий не было, решение о слиянии дивизий являлось плодом совместного обсуждения сложившегося положения. Напомним, что приведенный выше разговор между Щорсом и командармом Семеновым происходил 19 августа — за одиннадцать дней до гибели начдива. (Здесь некоторая неясность. По другим источникам: дата слияния дивизий – 15 августа, а дата назначения Щорса командиром 44-ой дивизии – 23 августа. См. rkka.ru).  Из содержания этих переговоров отчетливо просматривается, что Дубовой согласился на роль помощника Щорса, что он не претендует на должность начальника новой дивизии. Видимо, перед тем, как вызвать командарма к аппарату, начдивы решили, что согласованное мнение будет докладывать именно Щорс. Текст этих переговоров опровергает версию писателя Петровского и домыслы Сафонова с Терещенко о том, что Дубовой затаил злобу и зависть против Щорса и только ждал подходящего момента, чтобы ему отомстить. В архивах нет документов, говорящих о какой либо тяжбе Дубового за должность начдива. Поэтому обвинение его в убийстве Щорса из-за поста начальника дивизии по крайней мере лишено серьезного основания. Или скажем так: пока не найдены такие доказательства. А раз так, то по данному пункту обвинения Дубового следует считать невиновным. Это что касается основного мотива преступления, со всех сторон обыгрываемого Петровским в своей книжке и дуэтом Сафонов–Терещенко.

Правда, последние в качестве другого мотива убийства Щорса как-то глухо упоминают о якобы имевшемся задании Реввоенсовета 12-й армии убрать его, как не подчиняющегося приказам высшего командования и возомнившего себя удельным князьком. ( В качестве основной версии Сафонов выдвигает именно организованное убийство исходя из целесообразности. А версия уголовного преступления «из зависти» была как проходная). О том, что проявления недисциплинированности у Щорса в период командования им 1-й Украинской дивизией действительно имели место, свидетельствуют его бывшие сослуживцы, а также архивные документы. Например, С.И.Аралов, работавший в 1919 г. членом РВС 12-й армии, пишет (спустя пятьдесят лет) о неуправляемости и неисполнительности начдива Щорса, которые якобы в конце концов и привели его к гибели. Что конкретно стоит за последними словами, Семен Иванович, к сожалению, более подробно не раскрыл, ограничившись только такой туманной и в определенной мере интригующей фразой. Однако оппоненты Аралова предполагают наличие у бывшего главного политработника 12-й армии солидной доли предвзятости к Щорсу, вследствие чего в его воспоминаниях и получился весьма своеобразный образ начдива 1-й Украинской. Поэтому обратимся к свидетелю беспристрастному — архивному документу. В фондах Российского государственного военного архива имеется информация на сей счет и именуется она так: "Отчет о состоянии частей войск 1-й Украинской Советской армии, обследованных комиссиями Высшей Военной Инспекции по поручению Совета Обороны Украинской Социалистической Республики". Отчет датирован серединой мая 1919 года.

В этом документе есть раздел, посвященный 1-й Украинской дивизии. Нас, конечно, в первую очередь интересует оценка, данная инспекторами ее начдиву. Учтем при этом, что у проверяющих никакого резона не было что-либо скрывать, приукрашивать положение дел и подавать Щорса только в парадном виде. Итак, слово инспектору:

"Начдив тов. Щорс, бывший поручик, никакой подготовки и опыта к нынешней своей должности не имел, болезненно самолюбив, мало дисциплинирован, в обращении с подчиненными он иногда льстиво заискивает, а иногда строг." (РГВА. Ф. 167. Оп. 1. Д. 43. Л. 23.). (Однако, в противовес можно привести выдержки из докладной записки Подвойского Ленину от 15 июня 1919 г., в которой 1-ая дивизия упоминается как единственно боеспособная и лучшая, см. Сафонова. Кстати, практика показывает, что характеристики такого рода обычно пишутся со слов вышестоящего руководителя. Каждый из нас с этим в жизни сталкивался).

Выходит, не так уж и неправ бывший член РВС 12-й армии, говоря о недисциплинированности начальника 1-й Украинской дивизии? А раз так, то будет верным и предположение о его разногласиях с командованием 1-й Украинской и 12-й армий. Хотя один и тот же факт можно квалифицировать в одном варианте как недисциплинированность, а в другом — как мудрый государственный подход к делу. Покажем это на примере серьезных разногласий Щорса с командармом Семеновым по вопросу использования курсантов дивизионной школы для решения сиюминутных задач.

Из переговоров по телеграфу Щорса с Семеновым (15 августа).

Командарм. Ближайшими резервами для вас могут служить курсанты.

Щорс. Курсантов я не дам. Я буду отступать вплоть до Москвы, но курсантов не дам. Это значит погубить все. У нас еще впереди много предстоит, это будет на один заряд. Я заявляю: я пойду с курсантами, но меня больше совсем не будет, ни курсов, ни меня.

Командарм. Этого требует положение.

Щорс. Если вы решили все принести в жертву, что тоже не спасет положение, давайте приказание последнее, но заявляю, что больше для меня приказаний не нужно будет, ибо меня не будет, я умру с честью". (РГВА. Ф. 1417. Оп. 1. Д. 280. Л. 237.). 

По тону данных переговоров видно, что такая стычка между собеседниками далеко не первая, что "ершистость" Щорса была известна командарму и членам РВС 12-й армии. Все вышеизложенное в отношении Щорса, однако, совсем не означало, что его за подобные действия надо было непременно убирать, т.е. убивать. Так вопрос, видимо, никогда не ставился в руководящих кабинетах 12-й армии. Дело в том, что такими же недостатками в годы Гражданской войны страдали многие командиры частей и соединений Красной Армии. И особенно на территории Украины, где, по утверждению того же Аралова, "... гайдамаки, петлюровцы, белополяки, французские и английские десанты, казацкие и кулацкие восстания, партизанщина, деникинские войска, бандиты и атаманы самых различных мастей, дезертиры, зеленые — все перемешалось, все кричало, пропагандировало, требовало, стреляло, дралось, изменяло, перебегало из одной группы в другую, наступало, отступало". (С.И.Аралов. Ленин вел нас к победе. М., 1962. С. 154).

В жизни нередко случалось так, что такой (сегодня) неисполнительный командир через короткое время показывал пример безупречного выполнения оперативного приказа, высокой организованности и инициативы, за что удостаивался наград и почестей. В полной мере это относится и к Щорсу. Исходя из посыла о несложившихся отношениях между Щорсом и членом РВС 12-й армии Араловым, можно предположить, что последнему не составляло большого труда настоять на понижении Щорса в должности при слиянии двух дивизий в одну в августе 1919 года. То есть он мог сделать так, чтобы начдивом объединенной дивизии стал Дубовой, как бывший командарм, а Щорс переместился бы на роль его заместителя, что по логике вещей было бы вполне объяснимо. Однако этого не произошло. И не только потому, что Аралов не использовал свои возможности и связи (а они, учитывая его личное знакомство с В.И.Лениным и Л.Д.Троцким, а также предыдущую должность члена Реввоенсовета Республики, были огромные). Очевидно, что тогда, в августе 1919 года, в той сложившейся обстановке Аралов и командарм Семенов посчитали самым рациональным именно такое сочетание кадров в руководстве 44-й стрелковой дивизии, а не какое-либо другое. И Дубовой, верный партийной дисциплине, принял новое назначение.

По версии еще одного исследователя этой темы — С.И.Петриковского (Петренко) — в качестве исполнителя воли руководства 12-й армии выступал политинспектор этой армии П.С.Танхилевич. Ради уточнения отметим, что Казимир Квятек, бывший командир Богунского полка, в расположении которого и произошла трагедия 30 августа 1919 года, в своих воспоминаниях почему-то данного человека назвал по-другому — уполномоченным РВС армии. Надо сказать, что общее для них (политинспектора и уполномоченного) заключалось в том, что представитель любого штаба или политоргана, выезжая в подведомственные части, всегда получал необходимые полномочия (отсюда и слово "уполномоченный"), подтвержденные соответствующим мандатом или предписанием. Однако при этом все же скажем о различиях, связанных наименованием упомянутых должностей.

Итак, Квятек именует Танхилевича "уполномоченным Реввоенсовета 12-й армии", а Петриковский — "политинспектор из 12-й армии". Что не одно и тоже: в качестве уполномоченного РВС армии в дивизию мог прибыть сотрудник штаба, политработник либо строевой командир. Сфера его интересов могла быть весьма широкой — от качества и точности выполнения того или иного оперативного приказа до состояния снабжения подразделений всем необходимым. Что же касается "политинспектора из 12-й армии", то уже само наименование его должности сразу очерчивает круг полномочий — проверить состояние политической работы в частях дивизии, деятельность политсостава и партийных организаций, уровень политико-морального состояния личного состава. И таковым лицом мог быть только политработник, административные (дисциплинарные) права которого были в те годы крайне невелики. Его обязанности были где-то сродни современному армейскому пропагандисту, отчасти лектору. А посему совершенно напрасно Сафонов и Терещенко так высоко поднимают Танхилевича, попрекая Дубового в том, что тот забыл упомянуть в своих воспоминаниях этого человека. (Петриковский в своих воспоминаниях достаточно однозначно говорит, что это был политинспектор, так как видел его удостоверение. Квятек же видел, что он приехал со Щорсом, но выяснять личность при таких обстоятельствах бывает недосуг. Кроме того, Петриковский отмечает, что Танхилевич приезжал в дивизию неоднократно и всегда останавливался у Дубового).

Сафонов и Терещенко, анализируя фрагменты из воспоминаний Дубового о гибели Щорса, в каждой их строчке ищут некий скрытый смысл, подозревая автора во всех тяжких: а почему он здесь написал так, а не этак? Почему вот этого человека упомянул, а о другом не сказал ни слова? Видимо, намеренно что-то скрывает! Не зря все это! Вероятно, к тому у него были веские причины! И так далее и тому подобное... Как это случилось в отношении злосчастного уполномоченного (или политинспектора) Танхилевича. Так почему Дубовой не упомянул в своей книжечке, что среди других лиц, находившихся 30 августа рядом с ним и Щорсом, был и этот политработник? Авторы прекрасно понимают, что на сей вопрос ответ мог им дать только сам Иван Наумович Дубовой. А что изменилось бы, если автор назвал это имя? Ровным счетом ничего.

Ну не назвал политинспектора Дубовой — назвал его Квятек в том же году. Что изменилось? Если исходить из посылки Сафонова и Терещенко, что Дубовой сознательно умалчивал имя Танхилевича, как бы отводя беду от него, то тогда слова Квятека надо понимать как демарш, вызов своему патрону (Казимир Францевич тогда командовал корпусом, а Иван Наумович был его начальником — заместителем командующего войсками Украинского военного округа), как желание приоткрыть завесу над тайной гибели Щорса. На самом же деле ничего подобного не было и быть не могло. Квятек — такой же свидетель последних минут жизни Щорса и его смерти, как и Дубовой. Если допустить, что Дубовой сознательно скрывал от общественности имя политинспектора, то уж, поверьте, Квятек даже в 1935 году на эту тему и рта бы не раскрыл, не желая навредить Дубовому — они состояли в большой личной дружбе. Очевидно, что и предварительного сговора по этому вопросу между ними не было. Только посему в воспоминаниях Квятека Танхилевич упоминается наравне с другими действующими лицами в событиях под названием "30 августа 1919 года", притом без выпячивания его роли и значения.

В данном эпизоде поведение и личность Квятека вызвали сильное недовольство со стороны Николая Зеньковича. И вообще этот бывший работник одного из отделов ЦК КПСС подозревает всех и вся, а персонажи (Дубовой, Квятек) у него в главе-расследовании постоянно темнят, всячески ловчат и совсем не внушают доверия. Например, почему Квятек в воспоминаниях не называет Дубового? Неспроста все это, говорит автор, что-то здесь Казимир Францевич скрывает, притом с определенной целью. Логика Зеньковича до примитивности проста — раз не сказал, значит скрывает. А раз скрывает, то, очевидно, есть что скрывать. Вот так!.. Ну совсем как у следователей НКВД образца 1937 года — "не признаешься, гад, значит есть что скрывать!". Не правда ли — очень похоже!..

Перейдем еще к одной группе обвинений. Сафонов и Терещенко в большой охотой цитируют страницы воспоминаний генерал-майора в отставке С.И.Петриковского (Петренко). Сразу чувствуется, что они полностью разделяют его точку зрения. В том числе обвинительный уклон в отношении Дубового. Напомним, что Петриковский непосредственным свидетелем гибели Щорса не был, однако он версию "его убили свои" поддерживал и способствовал ее активному распространению. Читая его записки (они датированы июлем 1962 года), убеждаешься, что ему к этому времени было известно содержание акта судебно-медицинской экспертизы 1949 года. Возможно, что почерпнул он эти сведения у сестры Н.А.Щорса — Ольги Александровны, присутствовавшей при перезахоронении праха брата в г.Куйбышеве. А может быть и от его вдовы — Ф.Е.Ростовой-Шорс. Только таким образом можно объяснить наличие в его воспоминаниях рассуждений о величине входного и выходного отверстий (пулевых) на голове Щорса. Иначе откуда это было ему известно?

Есть резон воспроизвести отрывок из записок Петриковского, по ходу комментируя его. "...При стрельбе пулемета противника возле Щорса легли Дубовой с одной стороны, с другой — политинспектор...". Вот так безаппеляционно расположил всех на местности Сергей Иванович, хотя и не видел своими глазами этой картины. А раз так, то данные сведения ему должен был дать кто-то из очевидцев события. Кто именно? В воспоминаниях Дубового и Квятека такой схемы расположения людей нет. Из известных нам лиц остается только бывшая медсестра Богунского полка Анна Розенблюм, с которой Петриковский в период подготовки своих записок, очевидно, встречался. Благо что жили они в одном городе — Москве. (Судя по воспоминаниям Петриковского, он опирался на свои личные наблюдения. Петриковский уже через два часа после гибели Щорса был в Коростене и имел возможность общаться как, с непосредственными, так и с косвенными свидетелями. Вспомните, Кассо, водитель, который вез тело Щорса; машина была облеплена бойцами – они что молчали? А Кассо водитель Петриковского. Даже основываясь на чисто человеческой психологии думаю, что в дивизии в этот вечер только и были разговоры о смерти Щорса, обсуждалось и обсасывалось все кто-что видел и слышал.)

Правда, в другом месте записок Сергей Иванович несколько уточняет самого себя: "...Кто справа и кто слева — я еще не установил, но это уже и не имеет существенного значения...".

Нет, уважаемый Сергей Иванович, еще как имеет!.. Ведь обвиняются люди в преднамеренном или непреднамеренном, но все-таки убийстве человека. И не простого, рядового красноармейца, а заслуженного командира, начальника дивизии, по нынешним меркам — человека генеральского звания. Петриковским на первый план ставится сам факт убийства, а кто его убил — дело уже второе. Нам же важно отвести подозрения, снять обвинения с невиновного, доказать, что в данных условиях он не мог совершить такой поступок. В частности, Иван Дубовой.

Если в Щорса стреляли свои, то в предлагаемой Петриковским схеме выстрел должен был произвести человек, находившийся справа и сзади от начдива. Особо подчеркнем — справа и сзади. На сколько метров справа и далеко ли сзади? Ответа на эти и другие вопросы мы не находим у Петриковского. А вот если принять на веру данные акта судебно-медицинской экспертизы, то там указано примерное расстояние между жертвой и убийцей — 5–10 шагов.

Давайте умозрительно представим себе стрелковую цепь, лежащую на земле в ожидании сигнала к наступлению (какая цепь, какое наступление?). Где-то в центре расположились командир (Щорс) и сопровождающие его лица. Как мы знаем, среди последних находились и Дубовой с политинспектором . Каждый специалист военного дела без колебаний скажет, что картина, когда сопровождающие командира дивизии (его заместитель, командир полка, представитель вышестоящего органа) находились бы на довольно значительном (10 шагов) удалении сзади от него, является маловероятной. Из практики известно, что эти люди всегда располагаются рядом с ним, обмениваясь впечатлениями от увиденного. В данном случае рядом со Щорсом, помимо Дубового, были также командир полка Казимир Квятек и командир батальона Федор Гавриченко — ведь это их приехал проверять начдив. И все они находились поблизости. И среди них был, конечно, политинспектор из 12-й армии. Следовательно, где-то далеко сзади никто из них не располагался. А раз так, то и стрелять, чтобы пуля вошла в затылок и вышла через левый висок, никто из них не мог. Если же кто-то и стрелял в Щорса, то это был человек не из перечисленных нами людей.

И еще о политинспекторе. Как человеку новому в армии и, как видно из записок Петриковского, малообстрелянному в боевой обстановке (что свидетельствует его обращение с пистолетом), Танхилевичу было весьма затруднительно в той сложной ситуации действовать совсем самостоятельно, в отрыве от опытных командиров 44-й дивизии. Следовательно, он тоже находился или рядом со Щорсом, или с Дубовым. (Танхилевичу, как политработнику, не было необходимости лезть под бок начдиву для обмена мнением по поводу расположения боевых порядков. У него должны быть другие задачи. И только для приличия он находится слегка сзади, чтобы мгновенно выскочить, как только речь заходит о личном составе. Можно, конечно, предположить, что Щорс именно с ним обсуждал план предстоящих военных действий, а не с Дубовым и Квятеком. Но это уж слишком маловероятно).  А потому, располагаясь на одной линии с начдивом, возможно даже переговариваясь с ним, Танхилевич просто физически не мог выстрелить ему в затылок, не вызвав своими действиями подозрений со стороны последнего. В полной мере это можно отнести и к Ивану Дубовому. К тому же бойцы и командиры Богунского полка все еще внимательно присматривались к нему, так как должность помощника начдива он исполнял всего лишь десять дней. Его знали как начальника штаба армии и командарма, а вот каков он в роли заместителя начальника дивизии? Поэтому, можно быть вполне уверенным, по крайней мере десяток глаз наблюдал за его действиями на поле боя. И Дубовой знал об этом, ему, естественно, хотелось поскорее завоевать авторитет и доверие у бойцов Богунского полка, одного из заслуженных полков дивизии. Он понимал, что каждый его неверный шаг будет сопровождаться пересудами, сплетнями и обвинениями.

В силу названных обстоятельств старому вояке Петриковскому как-то не с руки утверждать, что это совсем несущественно — кто и где лежал в боевой цепи. На самом деле это очень важно — где находится в период подготовки к атаке командир части (подразделения), как он ведет себя, какие подает команды и сигналы. Видимо, Сергею Ивановичу по прошествии большого количества лет после Гражданской войны (а в Великую Отечественную на передовой он уже не был) отказывает память, если появляются подобные заявления. Дубовому же в 1935 году (год выхода в свет его книги о Щорсе) исполнилось всего 39 лет и это был обстрелянный и храбрый командир с хорошей памятью, знавший азбуку атак и штыкового боя, пулеметного и орудийного обстрела. (В воспоминаниях Петриковского, на которые опирается Черушев, написано, что упоминаемые события Петриковский неоднократно обсуждал с Исаковичем еще до Великой  Отечественной войны).

Но вернемся к труду Петриковского. Результатом всех его воспоминаний и рассуждений является следующий вывод (читай — приговор): "...я все-таки думаю, что стрелял политинспектор, а не Дубовой. Но без содействия Дубового убийства не могло быть...".

Все-таки весьма интересно преподносит свой материал Петриковский. Без тени смущения объявляя Дубового соучастником убийцы Щорса, он, однако, ни словом не обмолвился о том, в чем же конкретно выражалось это содействие. Сказал бы, например, что он (Дубовой) расположил людей так, чтобы Щорс оказался впереди, а Танхилевич — несколько сзади и справа. Или, допустим, что в нужный момент отвлек на себя внимание окружающих, чтобы они не заметили приготовлений политинспектора к стрельбе по Щорсу. Или, наконец, взял на себя всю вину за смерть начдива, тем самым отведя от Танхилевича все подозрения. К последнему варианту мы еще вернемся в конце нашего повествования.

Теперь о моменте, когда обнаружили, что Щорс ранен. Петриковский сообщает, что Дубовой бинтовал голову мертвого Щорса тут же, на поле, бинтовал лично сам. А когда медсестра Анна Розенблюм предложила свои услуги, то есть наложить начдиву более аккуратную повязку, то он, по словам Петриковского, якобы ей этого не разрешил.

Данный эпизод также требует комментариев. Ну скажите на милость, зачем бинтовать голову мертвого человека? Это же абсурд — бинт ведь накладывают на рану живого человека. И потому Дубовой бинтовал голову Щорса, будучи в твердой уверенности, что тот еще жив. Почему Дубовой, а не кто другой стал бинтовать начдива? Да очень просто — он, видимо, располагался в нему ближе всех (о чем мы и рассуждали ранее) и, что самое главное, не растерялся в эти первые секунды, а сразу же, увидев поникшую голову начдива и кровь на ней, немедленно стал бинтовать ее. Что служило ему перевязочным материалом — то ли подол исподней рубахи, или же то был стандартный бинт из сумки лекпома (фельдшера) — этого мы не знаем. (В своих воспоминаниях Петриковский подчеркивает, что,  увидев тело Щорса, сразу обратил внимание на большое количество марлевого бинта, которым неаккуратно была перевязана голова Щорса. И действительно, эта повязка видна на фотографии Щорса в гробу. А можно было бы и перебинтовать поаккуратнее, Щорсу было уже все равно).  По всей видимости, что все-таки было первое, ибо повязка, по свидетельству Розенблюм, выглядела неаккуратной. Отсюда усматривается и то, что медсестры этой рядом с начдивом не было и она преложила свои услуги тогда, когда Дубовой заканчивал или уже закончил делать повязку. Именно этим можно объяснить его нежелание заново тревожить рану Щорса.

Отсюда вытекает еще один очень важный вывод. И заключается он в том, что в тот трагичный момент, видя залитую кровью голову Щорса, Дубовой, естественно, не имел возможности подробно разглядывать, где у того входное, а где выходное отверстие, какое из них больше по диаметру, а какое меньше. И главную свою задачу Дубовой видел в том, чтобы побыстрее наложить повязку на рану. А учитывая наличие огня со стороны противника, он вполне логично посчитал, что пуля вошла Щорсу спереди (в висок), а вышла сзади. Скажите, что здесь противоестественного? Абсолютно ничего. А позже он телом погибшего лично не занимался (это делали другие люди) и, конечно, не сравнивал размеры пулевых отверстий, ибо его ждали другие неотложные дела человека, принявшего командование дивизией. Бинтуя же голову, он накрепко запомнил эти две дырочки, оборвавшие жизненный путь Николая Щорса.

Несколько слов о разночтениях. Петриковский пишет, что "по приказанию Дубового тело Щорса без медицинского освидетельствования отправлено для погребения...". А в очерке Сафонова и Терещенко погибшего начдива в последний путь уже отправляют не по решению Дубового, а по приказу Реввоенсовета 12-й армии. Конечно, мертвого надо было хоронить. И к этому предпринимались соответствующие меры. А вот относительно отсутствия медицинского освидетельствования, на что особо упирает Петриковский, ставя данное обстоятельство в вину Дубовому и подавая его чуть ли не как специально продуманное сокрытие преступления, то здесь автор грешит сразу по нескольким позициям. Во-первых, факт ранения и смерти Щорса был зафиксирован в присутствии медсестры А.А.Розенблюм, что уже можно считать официальным медицинским подтверждением. Во-вторых, готовя начдива к погребению и отправке в Самару, его труп еще по крайней мере однажды смотрели медики (вспомним попытки бальзамирования). Зачем же тогда Петриковскому подавать дело так, что не было медицинского осмотра (освидетельствования)? Вывод, кажется, напрашивается сам. Другое дело, что не составлялся письменный акт, но и тому есть объяснение. Ведь ежедневно людей погибало в боях гражданской войны сотни и тысячи, а потому такие акты составлялись разве что в редких, исключительных случаях. Щорс, как видим, в их число не попал. (По другим источникам  Дубовой распорядился о немедленном вывозе тела Щорса из Коростеня, в котором становилось уж очень горячо и все штабные уже стояли под парами. Решение о захоронении принималось уже в Клинцах. А отсутствие надлежащего оформления гибели Щорса Дубовому инкриминировало руководство 12-ой армии, отстранив Дубового от командования до окончания расследования. См. исследования Г.Крапивянского. Сам Петриковский уже через несколько дней был отстранен от командования и, чуть ли не под охраной, выдворен из дивизии в распоряжение командарма 12).

Терещенко и Сафонов преподносят материал так, что у читателя создается впечатление о заброшенности Щорса после его гибели — мол сначала бросили начдива в какую-то ванну, пытаясь его забальзамировать, а затем поспешили сплавить за пределы армии. На самом деле все обстояло далеко не так. Военный совет 12-й армии выразил соболезнование всем бойцам и командирам дивизии по поводу гибели начдива. На том же уровне обсуждался и вопрос о месте захоронения Щорса. В самой дивизии, в первую очередь в Богунской бригаде, состоялись траурные митинги и собрания, при этом старые богунцы выступали перед молодыми с воспоминаниями о нем. Все эти мероприятия проводились в течение нескольких дней. В дивизионной газете "Красная правда" от 4 сентября были помещены некролог и обращение политотдела и штаба дивизии ко всем красноармейцам. (Только через шесть дней после гибели! Такие сроки даже для секретарей ЦК были великоваты).  В частности, из последнего документа можно узнать точное время гибели начдива — семь часов вечера. С отдельным воззванием к бойцам дивизии на страницах газеты обратился ее комиссар Михаил Бушко-Жук. Там содержатся и такие слова: "Неприятельская пуля не пощадила одного из лучших и сильных наших людей". Собственно вся первая страница этого номера газеты была посвящена памяти Щорса.

Отправляли в дальний путь (в Самару) тело Щорса с соответствующими почестями. Имеется фотография траурного поезда (она опубликована в ряде произведений о жизни и смерти Щорса, в том числе в книге Владимира Карпенко "Щорс", изданной в 1974 году в серии "Жизнь замечательных людей"). На снимке видно, что вагоны украшены траурными лентами, а вдоль всего состава из нескольких вагонов стоит почетный караул с винтовками у ноги и траурными повязками на левой руке. Образуя коридор, на расстоянии нескольких метров и лицом к караулу построился оркестр. Фотограф, видимо, сделал этот снимок за несколько минут до прибытия транспорта с телом Щорса. Ибо фигуры красноармейцев и музыкантов явно выражают напряжение и ожидание, а все они смотрят в ту сторону, откуда должна появиться траурная (похоронная) процессия. На снимке нет пояснения, где именно происходила погрузка тела в траурный поезд. А вот прощание с начдивом, по словам И.Н.Дубового, происходило в Коростене. Он также сообщает, что по просьбе жены Щорса его тело было увезено и похоронено в Самаре. (И.Н.Дубовой. Мои воспоминания о Щорсе. Киев. 1935. С. 41). Поэтому утверждать, что многие забыли, более того — не знали места захоронения начдива 1-й Украинской и 44-й стрелковых дивизий — чистая неправда.

Подтверждение того, что делом и телом Щорса занимались не только командование и штаб дивизии, но и политотдел 12-й армии, мы находим в воспоминаниях свидетеля, пожалуй, самого осведомленного и заинтересованного — вдовы начдива Фрумы Хайкиной-Ростовой-Щорс. Они, эти воспоминания помещены в сборнике "Легендарный начдив": "...Бойцы, как дети, плакали у его гроба. Это были тяжелые времена для молодой советской республики. Враг, чувствовавший близкую гибель, делал последние отчаянные усилия. Озверевшие банды жестоко расправлялись не только с живыми бойцами, но издевались и над трупами погибших. Мы не могли оставить Шорса на надругательство врагу... Политотдел армии запретил хоронить Щорса в угрожаемых местностях.

С гробом товарища поехали мы на север. У тела, положенного в цинковый гроб, стоял бессменный почетный караул. Мы решили похоронить его в Самаре". (Легендарный начдив. С. 47).

Удивительное дело — почему-то ни Сафонов с Терещенко, ни Зенькович, не говоря уже о Петровском с Араловым, никто из них не обратил никакого внимания на эти воспоминания. Очень уж странная эта забывчивость, какая-то она слишком избирательная. А все потому, что тогда рушится вся цепочка доказательств, выстроенная авторами "сенсационных" очерков и статей. То есть им просто невыгодно вводить в научный оборот те материалы, которые не вписываются в созданную ими версию гибели Н.А.Щорса.

Дмитрий Васильевич Петровский писал свою повесть о полках Богунском и Таращанском во второй половине 40-х годов, когда общественное мнение относительно "врагов народа" было прочно устоявшимся, можно сказать незыблемым. Тогда особо не церемонились с ними и не скупились на выражения, характеризуя ту или иную личность из так называемых троцкистов и их сторонников. Только таким подходом можно объяснить позицию автора, когда он, например, Главкома И.И.Вацетиса презрительно именует "Вацетисом-мацети-сом", вкладывая это выражение в уста батьки Боженко. Или огульное обвинение работников штаба армии и фронта в предательстве ("чтож это за Иуды сидят там в верхах, в штабах?").

Петровский излагает свою версию гибели Щорса посредством умозаключений комиссара Бугаевского: "Ясно, что командование имело непосредственную задачу убрать Щорса. А почему им надо было убрать его?". И тут же отвечает: "Да очень просто. Он не с ним, не с Главкомом, не с Троцким. Вот тут-то, очевидно, и зарыта собака, и называется эта собака контрреволюцией".

В так называемой документальной книге Петровского все запутано-перепутано. Конечно, человек, не посвященный во многие тонкости истории гражданской войны на Украине, может многое из написанного в книге принять на веру. Однако и ему, непосвященному, несомненно, бросятся в глаза такие "перлы", как отравление батьки Боженко или сцена разоружения Щорсом взбунтовавшегося Нежинского полка. Запутаешься и с идентификацией упоминаемых автором штабов — не поймешь, то ли речь идет о штабе 1-й Украинской, то ли о 12-й армии. Больше всего упреков и даже подозрений выдвигается в адрес командования и штаба некой безымянной армии, в состав которой входила дивизия Щорса. Автор употребляет только слова "армия", "штарм" (штаб армии) — и только. Тогда как известно, что речь идет именно о 12-й армии, сформированной из войск бывшего Украинского фронта. Петровский пишет о назначении нового командования армии (12-й, разумеется). Само понятие "новое командование" подразумевает группу людей, которые, откуда-то приехав, сменили старое руководство. В действительности же никакого старого командования армией вообще не было, ибо ее управление и штаб в середине 1919 года были сформированы впервые.

В книге Петровского командарм-12 назван Мироновым, бывшим генералом. Здесь верно только насчет генеральства, а все остальное о нем — сплошь выдумка автора и клевета на честного военного специалиста Николая Григорьевича Семенова. Конечно, как и другие командармы он по долгу службы в годы войны выполнял указания Председателя Реввоенсовета Республики и народного комиссара по военным и морским делам Льва Троцкого. Да иначе и не могло быть в условиях военного времени, воинской дисциплины и субординации. Обвинять же его из-за этого в принадлежности в троцкизму — тут налицо явный перебор. И таких "переборов" у Петровского набирается более чем достаточно.

Историк легко угадает и члена Реввоенсовета армии Маралова — это небезизвестный Семен Иванович Аралов. А вот с одним из центральных персонажей книги — комиссаром Богунского полка и щорсовской дивизии Бугаевским дело обстоит гораздо сложнее. По сюжету книги именно он сопровождает в Самару гроб с телом погибшего начдива. Однако Сафонов и Терещенко называют в качестве такого сопровождающего комиссара Таращанской бригады Шадранского Валерия Николаевича. И с ним еще десять человек. Вместе с тем Валерий Шадранский никогда не был комиссаром ни 1-й Украинской, ни 44-й стрелковых дивизий. К тому же Дмитрий Петровский нигде не упоминает собственного имени Бугаевского. Выходит, что он (Бугаевский) является образом собирательным, что весьма характерно для художественного произведения. Но ведь Петровский претендует на историческую достоверность!..

А чего стоит история с отравлением батьки Боженко!... Налицо разговоры о причастности к этому делу штаба и политотдела 12-й армии. Автор красочно описывает переживания "батька", говорит об открывшейся ему картине "неблагополучия в штабе командования, куда пролезли враги, вроде расстрелянного "инспектора", привезшего с собой яд". Действительно, что ж получается — комбрига Черняка закололи, Боженко отравили, Щорса застрелили!.. Идет сплошная череда смертей в бригадном и дивизионном звене, не считая полкового и батальонного. А заодно уж пристегнем и падение Советской власти в Венгрии, — все это, по мнению Петровского, коварные происки скрытых врагов, все это, конечно же, результат предательства и вредительства. Так, например, Щорс говорит своему комиссару, что Боженко отравили "инспектора главкома".

44-я стрелковая дивизия была всего лишь малой частицей советских войск, действовавших на территории Украины. Однако Петровский почему-то во много раз преувеличивает ее значение и роль его командования. Например, он говорит о том, что начдив Щорс вместе с комиссаром Бугаевским решали (разрабатывали) вопрос о разгроме Петлюры на украинской территории. Это уже сверх всякой меры — приписывать начальнику дивизии разработку стратегического плана. Ведь очищение Украины от деникинских и петлюровских войск — это задача одного, а то и нескольких фронтов. А тут всего-навсего одна дивизия.

Известно, что командир Новгород-Северской бригады Тимофей Черняк погиб в результате бузы, случившейся на станции Ровно. А оснований для бузы в дивизии было предостаточно. И хотя бойцы Богунской и Таращанской бригад были в несколько привелигированном положении по сравнению с другими (они по праву считались головными, послужившими основой формирования этого соединения), но даже и в них до настоящего порядка было далеко. В полках же 3-й и 4-й бригад состояние снабжения и питания временами было просто катастрофическим.

Возвращаясь к названному выше "Отчету о состоянии частей войск 1-й Украинской Советской армии", к его итоговым выводам, находим страницы, посвященные анализу настроений красноармейской массы, ее дисциплины и боеспособности полков и бригад. "Настоящих организованных... частей нет. Все это более или менее сколоченные партизанские повстанческие отряды, пригодные для малой войны, но малоспособные выдержать серьезные испытания при встрече с противником, располагающим настоящей организованной армией.

...Дисциплина в полном смысле этого слова встречается редко. Боевые приказы в общем исполняются, но во время стоянок, в тылу, переходов или затишья достигнуть исполнения распоряжения не удается (грабежи, насилья)...

Стремление к независимости в поступках и действиях, вопреки распоряжениям свыше, замечается даже у многих командиров частей...". (РГВА. Ф. 167. Оп. 1. Д. 43. Л.41).

В каком плачевном положении находились красноармейцы 397-го и 398-го полков дивизии, рисуют строки из донесения комиссара 4-й бригады: "Формирование полков производилось в самых ненормальных обстоятельствах в полном смысле этого слова. Полное отсутствие транспорта, вооружения, кухонь. Полки были расквартированы по деревням батальонами и ротами, друг от друга на несколько верст...

Все части, вошедшие в полки 4-й бригады, раздеты, босы, совершенно без белья, не получают жалованья. Недостаток в снабжении бригады дополняет эту ненормальность. Разрешение получить необходимие продукты из базы снабжения дивизии — только одни слова... Люди по несколько месяцев не сменяют белья и благодаря этому две трети совершенно не имеют белья, верхнее обмундирование едва прикрывает тело, босых три четверти всего состава. Состояние людей самое ужасное, заболеваемость с каждым днем увеличивается... Политработники заявляют, что недоедание и полная раздетость частей не позволяет требовать от красноармейцев выполнять те или иные задачи...". (РГВА. Ф. 1417. Оп. 1. Д. 280. Л. 286-287).

И буза в дивизии возникала то тут, то там. Например, в июне 1919 года в Нежинском полку. 13 июня в войска 1-й Украинской армии был отправлен приказ, подписанный командармом Дубовым и членом РВС армии Ткалуном. В нем объявлялась телеграмма командующего фронтом В.А.Антонова-Овсеенко.

"Объявите строжайший выговор второму батальону Нежинского полка, что грозили самовольно уйти в первую дивизию, если их переведут во вторую. Видно, что красноармейцы нежинцы еще не доросли до понимания своего революционного долга и революционной дисциплины. Солдатам Революции не пристало говорить таким языком со своим начальником, поставленным властью. Перевод полка предполагалось совершить для пользы дела и этот перевод отменен за несколько дней до прибытия делегации полка к комфронту... Политкома 2-го батальона полка тов. Сургучева как не соответствующего назначению сменить и предать суду революционного трибунала армии за недостойное подыгрывание настроению малосознательных товарищей". (РГВА. Ф. 167. Оп. 1. Д. 45. Л. 21).

Этот документ в нашем случае имеет очень важное значение. И вот по каким обстоятельствам. Во-первых, он еще раз подтверждает факт наличия в войсках 1-й Украинской армии случаев (и неоднократных) неповиновения приказам вышестоящих начальников и штабов, существования (притом весьма прочного) духа партизанской вольницы, когда все вопросы решались в лучшем случае простым голосованием, а в худшем — горлохватством. Во-вторых, данный случай свидетельствует о значительном количестве малосознательных красноармейцев в частях. Напомним, что речь в приказе шла о бойцах 1-й Украинской дивизии под командованием Щорса, которые через два месяца объединились с красноармейцами дивизии Дубового. В-третьих, подтверждается тот факт, что некоторые командиры и политработники, не имея достаточных сил и воли к обузданию проявлений недисциплинированности среди подчиненных, просто плелись в хвосте событий, при этом в погоне за дешевым авторитетом подыгрывая несознательным и даже провокаторским элементам.

Никто не поручится в том, что все вышесказанное не относится к 1-му Богунскому (388-му) полку — ведь человеческий материал в полках дивизии был примерно одинаковым. И нельзя какую-либо часть или подразделение дивизии рассматривать как нечто изолированное, не связанное с окружающим миром, как отдельно взятую республику со своим морально-политическим климатом и специально подобранным контингентом бойцов и командиров. Поэтому все настроения, присущие личному составу Нежинского полка, были присущи (возможно в меньшей мере) и головным полкам дивизии — Богунскому и Таращанскому. А посему не надо удивляться тому, что некоторые бойцы и командиры 388-го полка факт гибели начдива Щорса поспешили использовать в своих целях — либо корыстных, либо каких-то других.

Что скрывать, были не только бойцы, но и командиры, проявлявшие неповиновение, своеволие, грабежи. В апреле 1919 года, когда еще С.К.Мацилецкий был командармом 1-й Украинской, по его приказу расстрелян командир 10-го стрелкового полка Александр Курский, бывший штабс-капитан. Расстрелян за то, что он в один из критических для армии дней (шли ожесточенные бои под Бердичевом), на станции Казатин занялся межполковыми разборками — выведя при оружии мобилизованных солдат своего полка, приказал им обстрелять эшелоны 6-го полка. Принятыми мерами участники провокации были обезоружены, а их командир — арестован. (РГВА. Ф. 167. Оп.1. Д. 44. Л. 70).

В телеграфном разговоре Щорса с командармом-12 Семеновым (19 августа) упоминается разоруженный Нежинский полк, который, по словам начдива, в критический для дивизии период оказался небоеспособным. Если полк разоружили в боевой обстановке, значит случилось нечто важное, можно сказать из ряда вон выходящее событие, повлекшее такую экстраординарную меру. Подобное в Гражданскую войну происходило либо при отказе выполнять боевой приказ, либо при самовольном оставлении боевой позиции, либо в других случаях, позорящих честь и достоинство воинской части. В любом из названных вариантов неизбежно должен просматриваться такой фактор, как низкий уровень политико-морального состояния красноармейцев и командиров, а также наличие в части элементов, разлагающих личный состав.

Так что же случилось с Нежинским полком? Почему его вынуждены разоружить в столь ответственный момент боевых действий под Коростенем и Шепетовкой? Ответ на этот вопрос находим, в частности, в книге Дм. Петровского. Там сказано, что полк разоружили за измену под Проскуровом. Но как мы уже отмечали, книга Петровского является художественным произведением и там неизбежны всякие натяжки, преувеличения и даже домыслы автора. Поэтому необходимо свериться по более надежному источнику. Таковым, на наш взгляд, является историческая справка о боевом пути 44-й стрелковой дивизии, написанная по горячим следам Гражданской войны. Она хранится в фондах Российского государственного военного архива. Вот как с ее страниц видится упомянутое событие.

"Стесненное положение Красной Армии (в начале августа 1919 года — Н.Ч.) контрреволюция пытается использовать не только активными вооруженными действиями против нее... Агентура ее активизирует свою работу и в армии, используя упаднические настроения нестойких бойцов, стремясь посеять среди них панику, разложить и деморализовать отступающую армию. Частичных успехов достигает в тех частях дивизии, которые еще в прошлом проявили свою нестойкость. Под влиянием петлюровской агитации взбунтовался и самовольно оставил позиции Нежинский полк, направившись в Житомир. Здесь, по свидетельству участников, он был разоружен...". (РГВА. Ф. 1417. Оп. 1. Д. 280. Л. 233).

Примерно в то же время неблаговидные дела творились и в Новгород-Северской бригаде дивизии Щорса. Тот же источник сообщает, что провокаторы и недовольные Советской властью сумели подбить там часть красноармейцев на открытое выступление против командования бригады и комиссаров в частности. Это произошло на станции Ровно, где стоял в то время штаб бригады. Здесь скопилось большое количество красноармейцев, плохо одетых, несытно накормленных, уставших и крайне раздраженных неудачами на фронте. "Среди них петлюровские агенты повели агитацию, мол, вы голодные, раздетые, сражаетесь на фронте, а комиссары отсиживаются в тылу, расходуя ваше же жалованье, которое вы не получаете. Агитация возымела свое действие, деморализованная вооруженная толпа направилась к вагонам штаба бригады и потребовала комбрига т.Черняка для объяснений. Последний вышел. Кем-то из присутствующих бандитов был кинут призыв "на штыки". Кто-то столкнул его со ступенек вагона. Обезумевшая толпа подхватила комбрига на штыки...". (РГВА. Ф. 1417. Оп. 1. Д. 280. Л. 233). 

Возвращаемся к тому, что было бы ошибкой утверждать, что полки Богунской и Таращанской бригад во многом отличались от полков Новгород-Северской. Скажем так — отличались, но не намного. Тем более после объединения двух дивизий в одну, когда основной костяк существовавших полков был значительно разбавлен новыми людьми. В каждой войне люди воюют против кого-то и за что-то. Против кого воевали красноармейцы дивизии — здесь было более или менее ясно, а вот за что, за какие цели и идеалы — эта задача была потруднее. Так что в Богунской бригаде тоже не все было гладко с политической сознательностью бойцов. Что и подтверждается строками соответствующих политических донесений. Правда, в одном из своих докладов комиссар дивизии Михаил Бушко-Жук говорит всего лишь о неразберихе, связанной с переформированием, об усталости бойцов и командиров, обусловленной непрерывными. боями. Применительно к 30 августа — дню гибели Щорса — эта неразбериха еще имела место.

Обстановку в конце августа 1919 года в районе Коростеня описывает И.Н.Дубовой: "...Это было под Коростенем. Тогда это был единственный советский плацдарм на Украине, где победно развевалось красное знамя. Мы были окружены врагами: с одной стороны — галицийско-петлюровские войска, с другой — деникинцы, с третьей — белополяки сжимали все туже и туже кольцо вокруг дивизии, которая к этому времени получила нумерацию 44-й.

Положение дивизии было тяжелое. Белополяки могли ударить на Мозырь, и мы лишились бы единственной железной дороги, которая связывала нас с Советской Россией. В тылу же мы имели только водные пути — реки Припять, Днепр, Сож. Мы стойко держались...". (Легендарный начдив. С. 74).

А вот как та же обстановка описывается в историческом очерке о боевом пути дивизии и ее полков: "В первой половине августа 1919 поляки начали теснить части дивизии с запада и заставили ее оставить район Млынок-Дубно. С юго-запада на наши части наступал Петлюра, усиленный галичанами, а с юго-востока нажимал Деникин...". (История 44-й дивизии. С. 10).

Действительно, трудно приходилось и богунцам и таращанцам, и нежинцам... И нестойкие колебались, давали слабинку, паниковали. Подобное не раз случалось и в 1-м Богунском полку. В частности, в конце апреля-начале мая, когда из-за непрерывных многомесячных боев и больших людских потерь в нем явно обозначились упаднические настроения. Тогда путем энергичной работы командиров и политработников положение удалось нормализовать в довольно короткие сроки. (РГВА. Ф. 103. Оп. 1. Д. 31. Л. 3).

В том, что в рядах 44-й дивизии было много недовольных Советской властью и ее представителями на местах, — в том сомнений не возникает. Были и дезертиры, и мародеры, были и недовольные мерами по укреплению воинской дисциплины в войсках. Бывшая партизанская вольница использовала каждый повод, чтобы выразить свое недовольство проводимыми в этом направлении мероприятиями. Особый подъем таких настроений возникал при обострении обстановки на фронте, при отступлении, при потере управления. Например, в случае гибели командира. Бузотеры и горлопаны находились в каждом полку.

Гибель Щорса послужила благоприятным поводом для всплеска негативных настроений в дивизии, в том числе и в 1-м Богунском (388-м) полку, где и произошла трагедия. Если в боевом отношении полк действительно был передовым, будучи неоднократно отмечен в приказах по армии и фронту, то в политико-моральном плане к нему предъявлялось еще много претензий.

Обратимся к содержанию сводки, составленной информационным отделом политуправления 12-й армии в середине августа 1919 года (до смерти Щорса оставалось две недели). В этом документе дается характеристика каждого полка дивизии.

"388-й полк. Настроение полка в боевом отношении хорошее, в политическом скверное. Сильно развит бандитизм. Политработа ведется в чрезвычайно трудных условиях.

389-й полк (бывш. 9 и 12 полки). Нет внутренней спайки между сведенными полками. Развит в сильной форме бандитизм и антисемитизм. Красноармейцы в Сарнах в течение нескольких дней грабили население, забирали все у крестьян... Принимаются меры к укрощению бандитского элемента...". (РГВА. Ф. 1417. Оп. 1. Д. 162. Л. 29).

И так по каждому полку. Слияние дивизий во многом добавило забот командирам и политработникам. Можно представить себе, какая там мешанина творилась, сколько было споров при объединении, недовольства и ругани. Характерно и то, что при слиянии многие командиры дивизии Дубового оказались пониженными в должности, ибо большинство ключевых постов в объединенном соединении получили щорсовцы. В новой дивизии нумерация полков осталась такой же, какой она была в дивизии Дубового (от 388-го и далее по возрастающей). 388-й полк, который нас интересует прежде всего, соединился с 1-м Богунским и 393-м полками в полном составе, двумя ротами 2-го Советского полка и особым батальоном. А до гибели Щорса оставалась неделя.

Итак, нельзя переоценивать состояние политической сознательности и уровень общего развития красноармейцев 1-го Богунского полка (да и других полков дивизии тоже). Недостатки в воспитательной работе сказывались повседневно, а тут еще вдобавок и разведка Петлюры постаралась, засылая своих агентов для разложения красных войск. В очерке по истории дивизии приводятся интересные факты, основанные на воспоминаниях участников событий, в частности богунцев.

Так в первый день пасхи, после того, как петлюровцам было разрешено убрать трупы убитых с поля боя, в расположение Богунского полка отдельными группами стали переходить солдаты противника. Как потом выяснилось, командование петлюровских войск некоторых из них специально направляло в качестве агентов для разложения красноармейцев. Они якобы сдавались в плен, а на самом деле имели конкретное задание по ведению агитации соответствующего содержания. В числе таких сдавшихся Богунский полк приобрел "волков в овечьей шкуре". Под их влиянием в подразделениях заметно упала воинская дисциплина. Играя на суеверии некоторой части бойцов, преодетые в красноармейскую форму петлюровцы стали распускать различные позорящие Красную Армию слухи. Например, что красная звезда на головных уборах красноармейцев и командиров является вовсе не звездой — символом революции и тесного союза рабочих и крестьян, а всего лишь еврейским знаком. Подобные слухи распространялись и в других полках 1-й Украинской дивизии. Особенно сильно это проявилось в Нежинском полку, красноармейцы которого стали срывать красные звезды с фуражек, призывая богунцев и таращанцев сделать то же самое.

Политработники частей старались противопоставить этому свою контрагитацию. В полках они проводили митинги, на которых разъясняли сущность петлюровской провокации, призывая красноармейцев не верить различного рода "шептунам", а передавать их в руки командиров и комиссаров. Например, военком 1-го Богунского полка Борщанский (по некоторым данным именно он с группой бойцов сопровождал в Самару гроб с телом Н.А.Щорса) вместе с красноармейцами специально ходил к еврейской синагоге, где показывал им шестиконечную звезду и сравнивал ее со звездой на их фуражках. По его настойчивому требованию провокаторов из числа бывших петлюровцев постепенно убрали из полка. (РГВА. Ф. 1417. Оп. 1. Д. 280. Л. 197).

Поэтому представлять красноармейскую массу 44-й дивизии и ее головного (Богунского) полка в виде единой однородной среды, бессловесной и нерассуждающей, — большое заблуждение. Пословица гласит, что на чужой роток не накинешь платок. А посему всякие разговоры, пресуды и даже сплетни, в том числе о своих командирах и комиссарах, распространялись в такой среде чрезвычайно быстро. Причем имея тенденцию по мере распространения обрастать все новыми и новыми подробностями, домыслами, догадками. Не является исключением и версия о гибели начдива Щорса. Ведь если он убит вражеской пулей во время обстрела, то это слишком обыденно, просто, без всякой интриги. Другое дело — убили свои, убили исподтишка, из-за дележа власти, в борьбе за место под солнцем, наконец из-за мести. Особенно, если ранее были замечены какие-либо разногласия, трения, споры между убитым и подозреваемым в убийстве. Здесь и возникает самое широкое поле для воображения, домыслов, догадок, преувеличений, а то и просто клеветы.

Пожалуй, самая занимательная часть очерка Сафонова и Терещенко, "талантливо" повторенная Зеньковичем, — это описание трудного поиска и "удачной" находки могилы Щорса в Самаре (тогда — Куйбышеве). Здесь что ни строчка, то вопрос к авторам. Что ни тезис, то явная неувязка. Особенно много таких неувязок набирается по поводу поиска захоронения и его "счастливого" нахождения, а также идентификации выкопанного трупа. Тут авторы в своих построениях превзошли самих себя, хотя и ссылаются на, казалось бы, весьма авторитетные лица и документы.

Начнем с истории поиска могилы. По всему выходит, что в Куйбышеве никто (никто!) не знал, где конкретно она находилась. Ни военкомат, ни горком партии, ни отдел культуры горисполкома, отвечавший за исторические памятники, ни даже похоронные службы города. И спросить было не у кого. И ничего удивительного тут не было — забыли человека! Пусть даже и Героя Гражданской войны. Что вполне возможно, учитывая все потрясения, выпавшие на долю страны: Гражданскую войну, коллективизацию, большой террор 30-х годов, Великую Отечественную войну с ее незаживающими ранами. Где уж тут до могилы какого-то начдива, который при жизни был никак не связан со здешним краем, да и отличился он не в Поволжье, а на Украине. Потому и почести ему были такие.

А это значит, что никакого памятного знака у могилы в Куйбышеве не было, не говоря уже о мемориальном комплексе. Да и фамилия "Щорс" (довольно редкая) у значительной части населения города и области стала на слуху только после выхода на экран в 1939 году одноименного фильма Александра Довженко. А до этого, выходит, в Куйбышеве (Самаре) о факте захоронения Щорса на одном из городских кладбищ знали только считанные единицы. А уж после Великой Отечественной войны, основательно проредившей жителей Куйбышева, в первую очередь его мужскую часть, о Щорсе и совсем забыли. Куда уж там до чествования ратников Гражданской войны, когда практически в каждом доме и квартире в течение многих лет продолжали оплакивать своих родственников, погибших в пламени Отечественной.

Могилу Щорса искали, но долгое время найти не могли. Не могли потому, что просто не знали, где она находится. Было только известно, что на старом кладбище. Но где менно? Муки городских властей и членов специально созданной там в 1949 году комиссии (для производства перезахоронения останков начдива 44-й стрелковой) вполне объяснимы. Однако возникает вопрос — а почему они не обратились к родственникам покойного? Ведь все же нашли и пригласили на мероприятия по перезахоронению праха Щорса его сестру Ольгу Александровну. Но она мало что знала о похоронах 1919 года. А вот почему тогда же не обратились к его вдове — ведь Фрума Ефимовна была в то время в добром здравии и могла ответить на интересующие комиссию вопросы. Она тогда достаточно активно занималась работой по военно-патриотическому воспитанию молодежи. Известна ее переписка с командованием дивизии, в состав которой входил Богунский полк, а также с коллективом одного из заводов г.Волгограда. Тем более, что она знала место захоронения мужа и, видимо, бывала там в 20-е и 30-е годы. Нам представляется, что найти ее органам МВД (МГБ) не составляло большого труда, особенно если учитывать контроль Москвы за данным мероприятием. Однако этого не произошло. (Петриковский в своих «воспоминаниях» перечисляет состав комиссии по эксгумации, в которую входила и Ф.Е. Ростова-Щорс).

А что же получилось? Так и не нашли бы могилы, если бы не помощь кладбищенского сторожа по фамилии Ферапонтов. Спасибо ему за то, что он еще с далеких лет Гражданской войны запомнил место, где в землю опустили закрытый металлический (цинковый?) гроб с телом какого-то командира, которого привезли издалека. Так, по крайней мере, Ферапонтов объяснял запомнившееся ему событие. Вряд ли он, бывший тогда беспризорником, шибко знал грамоту и разбирался в алминистративно-территориальном устройстве страны. Видимо, для него слова "Украина", "Крым", "Дальний Восток" или "Средняя Азия" звучали одинаково незнакомо, ибо о них он вряд ли что слышал. Хотя слово "Украина" он мог услышать от красноармейцев, сопровождавших тело Щорса в Самару.

Однако ключевым в данном случае оказалось не "Украина", а фамилия "Щорс", которую Ферапонтов, подглядывая из-за кустов за церемонией прощания с покойным, якобы услышал. (Почему из-за кустов? Ферапонтов в то время вполне легально подрабатывал на кладбище.  Шла война, сводки боевых действий обсуждали все - всех волновало, чем это кончится. И беспризорник, как правило, обладал большей информацией, чем обыватель. Кроме того в районе Самары успешно действовал, сформированный на Украине, Крестьянский полк). Конечно, следует согласиться, что фамилия начдива на слух была достаточно редкой и поэтому в цепкой памяти подростка она могла действительно сохраниться. Такое вполне можно предположить. Но говорить об этом утвердительно нельзя, ибо сам Ферапонтов бесхитростно заявил, что он ее вскоре забыл. Забыл, чтобы вспомнить через двадцать лет. А произошло это, по его словам, после просмотра кинокартины "Щорс", которая широко демонстрировалась в конце 30-х и в 40-х годах. Вполне возможно, что в памяти пожилого человека, каковым в 1949 году являлся Ферапонтов, эти два эпизода могли наложиться друг на друга, создав упомянутую выше картину. Одним словом, Ферапонтову можно верить с достаточно большим процентом уверенности в случае, когда он говорит о месте захоронения цинкового гроба и в гораздо меньшей степени доверять его утверждениям, что здесь был захоронен именно Щорс, а никто другой.

Повторяю, данный раздел очерка Сафонова и Терещенко трещит по всем швам. И это несмотря на наличие строго официального документа — акта судебно-медицинской экспертизы. В чем суть претензий?

Первое.Члены комиссии искали могилу Щорса. А по каким признакам они ее искали? Ответ один — по наличию в ней цинкового гроба. Зададим и такой вопрос — разве мало за время, прошедшее после 1919 года, было похоронено людей в цинковых гробах? Оказалось, что такого учета там не вели, однако со всей определенностью можно говорить о случае со Щорсом, как далеко не единичном. Учитывая, что кладбище считалось старым, — видимо после Великой Отечественной войны на нем уже не хоронили, а послевоенной бурное строительство в городе и вовсе почти проглотило его, постепенно заполнив объектами самого различного назначения. Даже если кладбище было закрыто еще до Великой Отечественной войны, то и в этом случае после 1919 года в течение целых двадцати лет оно функционировало. И поэтому можно заключить, что могил с цинковыми гробами там могло быть, по крайней мере, несколько, в том числе и Щорса. И такие похороны за долгие годы работы на кладбище Ферапонтов видел не единожды.

А известно, что у каждого профессионала существует своя шкала оценки и запоминания явлений и событий окружающей жизни. Так, например, сапожник запоминает клиента (заказчика) не по его росту, не по цвету волос или глаз, а, как правило, по фасону сдаваемой им обуви, форме гвоздей, крепящих подошву, по качеству выделки кожи и т.п. А что в подобных случаях запоминается могильщикам, к коим со всей определенностью можно отнести кладбищенских сторожей и их помощников (штатных и нештатных)? Оказывается, в первую очередь, гроб с телом покойного — его форма, материал, из которого он сделан (деревянный или металлический), размеры (велика или маловата домовина), цвет обивки и т.д. Что же касается самого покойника, то могильщики особенно не вглядываются в лица умерших или убитых. Не в пример родным и близким усопшего, которые стараются покрепче запечатлеть в своей памяти его последний облик. Люди, сопровождающие покойника в последний путь, тоже особенно не запоминаются могильщикам — там постоянно одинаковые скорбные и заплаканные (у женщин) лица, темные тона одежды, однообразные, трафаретные слова прощания. Поэтому в памяти оставались только гробы, хотя и они не особенно отличались друг от друга. За редким исключением. Например, когда хоронили в закрытых наглухо цинковых гробах.

Все эти размышления и выводы сделаны ради одной-единственной цели — доказать, что помощник кладбищенского сторожа в свое время вполне мог видеть и запомнить место захоронения покойника в цинковом гробу. Но был ли в том гробу Щорс или кто другой, — еще предстоит разобраться, ибо доводы Ферапонтова и авторов материала об этом поиске (Сафонов с Терещенко, Зенькович и др.) представляются, на наш взгляд, недостаточно убедительными, а зачастую и противоречивыми.

Начнем с того, что в поисках цинкового гроба в 1949 году, прежде чем найти его, могильщики перекопали не менее десятка могил. Нашли этот, с погнутой крышкой. А если бы попался другой цинковый гроб? С другим покойником? Что же тогда — его тоже назвали бы Щорсом? Или как? Чем отличался данный гроб от других, ему подобных? То есть по его внешнему виду никак нельзя было сказать — да, это именно он, искомый гроб. Таких слов никто из присутствовавших при вскрытии могилы точно сказать не мог — ведь там не было ни одного человека из тех, кто хоронил Щорса в 1919 году. Как не было и его вдовы — упоминания об этом нет ни в одном из ныне известных документов. К тому же никакими особыми отличительными знаками он не обладал — обычный стандартный, можно сказать рядовой цинковый гроб. (Здесь очень хочется возразить. Стандарта на цинковые гробы в то время не было. Запаивались в цинк единицы, тем более в Самаре. Именно поэтому «сапожник мог очень хорошо запомнить уникальную обувку со всеми ее гвоздиками»). Так по каким же признакам Ферапонтов определил принадлежность гроба, когда со всей определенностью сказал окружающим, глядя на вскрытую могилу: "Да, это он"? Ответа на поставленный вопрос мы, при всем желании, в очерке Сафонова и Терещенко (да и у Зеньковича тоже) не найдем. Так что его и сегодня можно считать открытым. (Тело Щорса идентифицировали не по гробу. Цинковый гроб явился одним из признаков, что там могут быть останки Щорса).

Второе. Из могилы гроб доставили в здание судебно-медицинской экспертизы. Там его вскрыли и обнаружили достаточно сохранившийся труп мужчины "с характерной для Щорса прической, усами и бородой" (так записано в акте экспертизы). Из этих слов вытекает, что члены комиссии (или врачи, или эксперты-криминалисты, делавшие вскрытие) сразу узнали в покойнике Щорса. Такое утверждение звучит очень неубедительно и самонадеянно по следующим обстоятельствам. Во-первых, совершенно неясно, кто конкретно и каким образом установил личность Щорса. То ли по фотокарточке (где они ее взяли)? Если у родственников, то у кого именно? Кто из них был приглашен на опознание трупа? Ответа на эти вопросы пока нет. Или же по запомнившемуся и полюбившемуся зрителям образу Щорса в одноименном кинофильме? Но в таком случае получается несерьезный разговор — ведь роль Щорса в фильме исполнял артист Евгений Самойлов. А проводить знак равенства между артистом и его героем в кинокартине по крайней мере дело безнадежное, если не сказать глупое. Не придет же людям в голову сказать, что артист Бабочкин — это на самом деле Василий Иванович Чапаев. Хотя некоторое сходство черт лица и фигуры у них, несомненно, имеется, да плюс еще умело наложенный грим. Но все это сходство при жизни. А вот в гробу, да еще после тридцати лет нахождения под землей... (Конечно, можно предположить, что все члены комиссии ориентировались на образ, созданный Довженко. Но это уж очень маловероятно).

В акте экспертизы говорится, что у трупа были характерные для Щорса прическа, усы и борода. А кто знал его лично, чтобы вот так бесспорно, априори, определить, что только что вынутый из гроба (или находящийся там) труп и есть тело начдива 44-й стрелковой дивизии? Нет сомнения, что людей, лично знавших Щорса при жизни, в 1949 году в Куйбышеве не было. Да и кто помнил эти "характерные особенности" (кроме жены и близких родственников) после тех великих потрясений в стране за прошедшие тридцать лет. Жены же, как мы указали, при вскрытии гроба не было (Это предположение, но не факт; несколько выше сам автор утверждает, что Петриковский подробности акта мог узнать у Ростовой-Щорс. А где она узнала?), а сестру начдива — Ольгу Александровну пригласили, по словам Сафонова и Терещенко, только на мероприятие по перезахоронению праха ее брата в новую могилу. О том, что она присутствовала при вскрытии цинкового гроба, нигде не упоминается.                Выходит, что названные "характерные особенности" определяли, по всей видимости, по фотокарточке, на которой изображен молодой и жизнерадостный Щорс с аккуратно уложенными волосами, ухоженными усиками и бородкой. А теперь сравните состояние мертвого тела, которое, поместив в запаянный гроб, многократного грузили-перегружали, поднимали-опускали, двигали, везли по ухабистым дорогам на автомобиле и в вагоне, который в свою очередь сотни раз подрагивал на стыках рельс, испытывал толчки (и достаточно сильные) при формировании эшелонов, сцепке вагонов, при трогании и торможении поезда. Какая уж там прическа, щегольские усики и бородка! Да еще известно, что у мужчины волосы растут еще несколько дней после физической смерти. Поэтому заявлять о полном сходстве трупа, извлеченного из могилы на старом кладбище в г.Куйбышеве в 1949 году с личностью Н.А.Щорса по крайней мере опрометчиво. И как можно было при таких неубедительных аргументах записать в акте экспертизы, что найденные останки человека мужского пола принадлежат бывшему начдиву 44-й стрелковой Н.А.Щорсу!

Видимо, сроки исполнения поручения Москвы очень уж поджимали соответствующих сотрудников г.Куйбышева (можно не сомневаться, что среди членов комиссии был и работник МГБ (НКВД), что они пошли по пути наименьшего сопротивления — первый же найденный цинковый гроб приняли за искомый. Не мудрствуя лукаво, тут же заявили, что нашли могилу Щорса. По всей видимости, перекопав десяток могил на старом кладбище и наконец-то наткнувшись на цинковый ящик, они поспешили на этом успокоиться и не искушать далее судьбу. А что могла произойти ошибка, что надо искать еще и еще — на то, вероятно, постарались закрыть глаза. Да и кто их мог проверить? Для широкой огласки акт экспертизы не предназначался, а начальству выгоден был именно такой результат, о котором говорится в акте. К тому же, очевидно, куратором судебно-медицинской экспертизы являлось областное управление МВД, а там, как известно, сфальсифицировать следственное дело было легко и привычно. Опыта в этом плане им было не занимать.

Ко всему сказанному (в разряд серьезных сомнений) следует добавить и еще одно обстоятельство, существенно укрепляющее в мысли, что найденные останки не есть останки Щорса. Речь идет о марлевой повязке, оставившей характерный след на лице трупа "в виде широкой западающей полосы, идущей поперек лба и вдоль щек". Нестыковка здесь заключается в том, что относительно Щорса наличие повязки на его лице и голове отпадает само собой по следующим мотивам. Во-первых, повязку накладывают прежде всего для того, чтобы остановить кровь, исключить возможность засорение и загноения раны. Да, повязка на голове начдива была, но только лишь в день гибели и еще некоторое время после. Не ошибемся, если скажем, что она могла быть до момента попытки бальзамирования тела. Бесспорно и то, что после смерти кровь уже не текла из раны, а труп вскоре окоченел (остыл). Таким образом, необходимость в повязке отпадала, она была просто ненужна. А затем тело поместили в ванну с жидкостью (видимо, с формалином), где его и увидел срочно вызванный отец Щорса (об этом факте упомянутые выше авторы говорят со слов сестры начдива). В подобной ситуации, если даже повязка и была на голове, ее все равно бы удалили перед опусканием в ванну.

Во-вторых, после неудавшейся попытки забальзамировать труп (перед отправкой в далекий путь), его положили в гроб. Сразу в цинковый или в какой-то другой, это не суть важно. Важно то обстоятельство, что в тот момент необходимость в повязке однозначно отпадала. Конечно, могут возразить, что существует обычай, когда покойнику подвязывают нижнюю челюсть, чтобы она не отваливалась, а рот был закрыт. Но ведь все также знают, что это делается сразу же после смерти, пока тело не успело остыть. В случае же со Щорсом такое объяснение не подходит в силу вышеназванных пертурбаций с его телом на Украине. Одним словом, ни марлевой, ни какой другой повязки на лице мертвого Щорса быть не могло, так как в том не было абсолютно никакой необходимости. А это в свою очередь означает, что выкопанные в Куйбышеве останки мужчины принадлежали, по всей видимости, не Щорсу, а другому человеку. (Попробуем засомневаться. Во-первых, факт бальзамирования до сих пор остается под сомнением. Во-вторых, даже если бальзамировали и сняли повязку, то перед захоронением обязательно восстановили. Ведь не класть же в гроб с открытым развороченным черепом (да простят меня читатели), у нас так не принято. Тело обязательно подвергнут косметической обработке. Это старый ритуал).

В силу указанных аргументов снижается до минимума и мощность выстрела из главного калибра — вывод экспертов о характере повреждения черепа трупа: рана огнестрельная, входное отверстие в области затылка, а выходное — где левое темечко. Траектория пули — сзади наперед и справа налево. А раз так, значит стреляли свои, стреляли сзади, притом по-предательски. Все это судмедэксперты зафиксировали в акте, отожествляя найденные останки как принадлежащие Н.А.Щорсу и соответствующим образом трактуя объективные результаты измерений. (Мне кажется, что даже изощренные, по утверждению Черушева, НКВД-шники такого выдумать не могли, чтобы в акте судмедэкспертизы было отражено, что стреляли свои, притом по-предательски. Все-таки историки-любители намного аккуратнее подходят к таким изыскам).

Ну а если все-таки в цинковом гробу с погнутой крышкой лежал не Щорс, а кто-то другой? Что тогда? Конечно, указание Москвы надо было исполнять, следовало уложиться в отведенные сроки и бодро отрапортовать о выполнении. А иначе получишь в лучшем случае неудовольствие высокого начальства, а в худшем... Правда, на дворе уже был не тридцать седьмой год, но и 1949-й оказался не намного лучше — в том году по всей стране прошла большая волна арестов тех несчастных, кто уже успел отсидеть восемь-десять лет в исправительно-трудовых лагерях. Советские люди, окрыленные победой над фашистской Германией и в силу этого немного расправившие плечи, снова поникли перед лицом надвигающейся опасности. Опасности, исходившей изнутри страны, от ее карательных органов — тех, которые, как известно, никогда не ошибаются.

Итак, члены куйбышевской комиссии, найдя главный отличительный признак могилы Щорса — цинковый гроб, на этом предпочли успокоиться. Все остальное, как говорится, было делом техники (осмотр и измерение костей, определение характера повреждений и т.д.). И вывод — найденные останки принадлежат никому другому, как Герою Гражданской войны Н.А.Щорсу.

Иного варианта комиссия не рассматривала, ибо это ей было невыгодно, такой поворот не входил в ее планы. Конечно, можно ей поверить на слово, а можно и усомниться в сказанном (написанном). А что, если это был не Щорс, а другой человек? Например, один из жителей Самары, застреленный чекистами? Больно уж знакомая картина — двое мужчин, один из них впереди, а другой сзади и справа, револьвер в руке, выстрел в затылок — и мгновенная смерть. Все так похоже и реалистично. Вот только мешает цинковый гроб — откуда и зачем он. Хотя из истории Гражданской войны известны факты, когда чекисты отдавали труп родственникам для погребения. Уж не тот ли это случай?... Все может быть...

Так это или не так — на данный вопрос мог ответить только тот, кто совершил означенное преступление. Если убийцей был Дубовой, то его показания могли бы расставить все точки над "i". Но, как мы уже показали, Иван Наумович в своих воспоминаниях середины 30-х годов описал совершенно другую картину. Казимир Квятек фактически говорил о том же. Между тем как несколько бойцов-щорсовцев твердили обратное. Кто прав, кто виноват? Рассудите же их, люди!

По ходу расследования мы указывали на ряд неточностей, неувязок, а иногда просто несуразностей в логических построениях упомянутых авторов о гибели начдива Щорса. А, как известно, в юридической практике все сомнения и нестыковки относятся в пользу обвиняемого (подозреваемого). В данном случае — в пользу И.Н.Дубового. (А, как известно, никогда и никто формально Дубовому обвинения по этому делу не предъявлял).

А теперь самая что ни на есть сенсация! Перед нами тот документ, который так жаждали увидеть бойцы 44-й дивизии, обвинявшие Дубового в гибели своего начдива. Вот он, документ эпохи 1937 года, содержание которого так хотели узнать сотрудникки мемориального музея Н.А.Щорса, посылая свой запрос в Главную военную прокуратуру. Это признания самого Ивана Дубового в том, что именно он, а никто другой убил Щорса в 1919 году. У нас появилась возможность выслушать его аргументы, доводы и доказательства.

Признания эти находятся в архивно-следственном деле по обвинению И.Н.Дубового, а конкретно — в протоколе его допроса от 3 декабря 1937 года. То, о чем многие годы спорили и спорят историки и ветераны армии, эта неразгаданная тайна из истории Гражданской войны, — вот она перед нами. Учитывая исключительную важность означенного документа для нашего расследование, приведем дословно ту часть его текста, где речь идет о предмете разговора.

Итак, перед нами протокол допроса подследственного Ивана Наумовича Дубового, бывшего командующего войсками Харьковского военного округа, командарма 2-го ранга. Текст протокола отпечатан на машинке, причем каждая его страница Дубовым подписана, то есть им заверена. Допрос проводил 3 декабря 1937 года (этой датой помечен протокол) помощник начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР майор госбезопасности М.С.Ямницкий в присутствии начальника этого отдела комиссара госбезопасности 3-го ранга Н.Г.Николаева-Журида и с помощью сотрудника того же отдела младшего лейтенанта госбезопасности В.М.Казакевича.

Отметим сразу (для нас это важно), что разговор о гибели Щорса возник не сразу после ареста Дубового, а лишь три с половиной месяца спустя. Причем возник он по инициативе самого Ивана Наумовича (!), что не менее существенно для понимания смысла этого его поступка. Итак, содержание протокола заключается в следующем.

Вопрос (следователя): Вы подали заявление на имя народного комиссара внутренних дел СССР с признанием, что Вы являетесь убийцей Щорса. Расскажите подробно об этом убийстве.

Справка. Само это собственноручное заявление Дубового, о котором идет речь, в его архивно-следственном деле почему-то отсутствует. Адресованное Ежову, оно, видимо, осталось в сейфе последнего в числе других важных документов, необходимых наркому внутренних дел, в том числе для доклада Сталину и информирования членов Политбюро ЦК ВКП(б). По всей вероятности именно по данному каналу информации о содержании заявления Дубового узнал Никита Сергеевич Хрущев, занимавший в то время пост первого секретаря Московского городского комитета ВКП(б), а также кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б). В воспоминаниях Хрущева находим упоминание о его знакомстве с Дубовым в бытность Никиты Сергеевича на партийной работе в Харькове и Киеве. В его мемуарах отчетливо прослеживается такой рефрен: оказывается, что этот человек (Дубовой) в ведомстве Ежова дал показания о том, что он убил Щорса в 1919 году. При этом преемник Сталина на партийном Олимпе делает удивленное лицо: смотрите, какой негодяй, оказывается, этот Дубовой, а ведь на вид и в общении был такой приятный...

Однако продолжим цитирование протокола.

Ответ (Дубового): Щорса Николая Александровича, бывшего начальника 44-й стрелковой дивизии. я убил 31 августа 1919 года (заметьте, читатель, эту дату — Н.Ч.).

В это время я являлся заместителем Щорса. После убийства я сменил его, получив назначение на должность начальника этой же дивизии. Этого я и добивался, когда решил убить и убил Щорса.

До своего назначения заместителем к Щорсу в 44-ю дивизию, я командовал 1-й Украинской армией, в состав которой входила 1-я Украинская дивизия, где начальником был Щорс. Таким образом, он был в моем подчинении.

Примерно в июле месяце 1919 года 1-ю Украинскую армию было приказано свернуть в дивизию на базе дивизии Щорса и придать ей номер — 44.

Приказом 12-й армии я был назначен заместителем начальника дивизии, а начальником дивизии был назначен Щорс. Я попал в его подчинение, что крайне озлобило меня против Щорса.

Еще больше озлобился я против Щорса, когда, пробыв короткое время в дивизии, почувствовал требовательность его, стремление ввести жесткую дисциплину в частях. (Далее в тексте после этих слов было напечатано "борьбу против линии, которую в дивизии проводил я". Рукой Дубового эта строка при подписании протокола была зачеркнута.— Н.Ч.).

Тогда-то у меня возникло твердое решение убить Щорса для того, чтобы устранить его и занять его место. Я искал удобного случая, чтобы совершить убийство и остаться самому нескомпрометированным.

Так как Щорс был чрезвычайно храбрым, бесстрашным человеком и постоянно находился на передовых позициях, я решил использовать это для того, чтобы убить, представив убийство как гибель Щорса от пули противника.

31-го августа 1919 года (опять эта дата! — Н.Ч.) под с.Белошица (южнее Коростеня) мы — я и Щорс были на участке 3-го батальона 388-го стрелкового Богунского полка, который вел бой с галичанами.

Прийдя на передовые позиции в цепь батальона, затем выдвинувшись немного вперед, Щорс приказал полку перейти в наступление. В это время противник открыл пулеметный огонь, под который мы и попали.

Мы залегли, причем Щорс лежал впереди меня в шагах в 3-4-х. Пули ложились впереди и рядом с нами. В это время Щорс повернулся ко мне и сказал: "Ваня, какой хороший пулеметчик у галичан, черт возьми".

Когда Щорс повернул ко мне голову и сказал эту фразу, я выстрелил ему в голову из нагана и попал в висок.

Лежавший возле Щорса бывший командир 388-го стрелкового полка Квятек вскрикнул: "Щорс убит". Я подполз к Щорсу и он у меня на руках, через 10-15 минут, не приходя в сознание, скончался.

Я знал, что среди бойцов и командиров 44-й дивизии были подозрения в том, что я убил Щорса, однако конкретно никто из них никогда не мог сказать чего-либо точного против меня по этому вопросу. Так мне и удавалось все эти годы скрывать мое преступление.

Вопрос: Кто-нибудь знал все же, что Вы являетесь убийцей Щорса?

Ответ: Да, знал об этом Якир, которому я признался в убийстве мною Щорса.

Вопрос: Когда Вы рассказали Якиру об этом? В связи с чем?

Ответ: Рассказал я Якиру о том, что являюсь убийцей Щорса в конце 1933 года.

От автора: В машинописном тексте протокола, который дали читать Дубовому, первоначально в этом месте было напечатано слово "в начале". Рукой Дубового оно было зачеркнуто и вместо него написано "в конце". Следователям, сочинявшим данный протокол, видимо, было выгодно подать вариант "в начале", действуя по принципу — чем раньше, чем лучше. Однако Дубовой не пошел на это, желая соблюсти хотя бы минимум объективности. Дело в том, что в первой половине 1933 года он находился в служебной командировке в Германии, а посему встречи с Якиром в служебном кабинете последнего (в Харькове) просто быть не могло. Ибо если понимать начало года как первые его месяцы (январь-март), то заметим, что даже в апреле 1933 года Дубовой еще находился в Германии. У автора этих строк имеются фотокопии открыток (весьма красивых), которые Иван Наумович присылал оттуда своей приемной дочери Марии. Они датированы апрелем и июнем. Из Германии Дубовой возвратился в июле 1933 года.

Исправив в одном месте "начало" на "конец", Дубовой почему-то не сделал этого в следующем обзаце. И поэтому получилась разноголосица, которая еще более убеждает в явной надуманности сюжета об убийстве Щорса и разоблачения в этом деле его бывшего заместителя.

"В начале 1933 года он (Якир — Н.Ч.) позвал меня к себе в служебный кабинет и заявил: "Ваня, дело плохо, на тебя есть заявления, что ты убил Щорса". Я был буквально ошеломлен, у меня вырвалось слово "неужели?". Якир улыбнулся и продолжал: "Эти заявления у меня, ты не бойся. Ты знаешь, я к тебе отношусь как к брату. Не волнуйся, пока мы дружим, никто тебе ничего не сделает и не узнает ни о чем, но от меня только ты ничего не скрывай".

Вслед за этим Якир вынул из ящика письменного стола два заявления двух бывших бойцов 44-й дивизии и дал их мне прочесть.

В заявлениях эти бойцы указывали, что в дивизии ходили слухи, что у меня со Щорсом были нелады, что я стремился к дискредитации Щорса, а после его смерти в дивизии были разговоры, что я убил Щорса по карьеристским мотивам. Бойцы требовали расследования.

Когда я прочел эти заявления, Якир забрал их у меня и спрятал в несгораемый шкаф.

Я был потрясен всем этим разговором и, зная отношение Якира ко мне, решил ему рассказать всю правду. Тогда-то, в этой же беседе, я рассказал Якиру все, о чем я показывю выше, об убийстве мною Щорса.

Якир выслушал меня, прохаживаясь по кабинету, затем, когда я закончил свой рассказ, остановился и сказал: "Брось, Ваня, нервничать, все будет хорошо. А то, что ты убрал эту сволочь Щорса, это неплохо. Молодец, что чисто сделал...". (Архивно-следственное дело И.Н.Дубового. Л. 148-152).

Первичный разговор Дубового со следователем на тему о смерти Щорса состоялся, по всей вероятности, в конце ноября или в самом начале декабря 1937 года, ибо протокол допроса (уже отпечатанный) датирован 3 декабря. Небезинтересно знать — развивалась ли далее эта тема, имела ли она свое продолжение в ходе следствия — ведь до суда оставалось целых восемь месяцев. Видимо, собеседники (следователь и подследственный) этой темы все-таки касались (ввиду ее сенсационности), однако ни в одном из последующих протоколов допроса Дубового мы не найдем о том упоминания. А таких обобщенных протоколов было еще несколько — от 14 февраля, 31 марта — 5 апреля 1938 года.

В процитированном выше протоколе допроса от 3 декабря Дубовой утверждает, что Якир, вербуя его в антисоветский заговор, наряду с другими аргументами, использовал и факт убийства им Щорса, рассчитывая этим, по словам Ивана Наумовича, в дальнейшем "крепко держать меня в своих руках".

Так ли это было? Вербовал ли Якир Дубового в заговор и что при этом ему говорил? Неплохо было бы получить ответ и на эти вопросы. Имея такую цель, обратимся к материалам дела по обвинению И.Э.Якира. И вот что там находим: Якир, который якобы завербовал Дубового в заговор, никаких показаний о его принадлежности к указанной контрреволюционной организации не давал. В протоколе допроса от 7 июня 1937 года (за четыре дня до суда над ним и его подельниками) он после серии допросов с пристрастием, тем не менее утверждает, что хотя Дубового знал на протяжении многих лет и в его присутствии неоднократно критиковал работу центрального аппарата Народного комиссариата обороны и Штаба РККА,однако эти разговоры не дают ему оснований говорить о Дубовом, как об участнике заговора: "...Я его лично не вербовал и как о центре, так и о заговоре ему не говорил", — заявил Якир.

В надежде как-то прояснить картину гибели Н.А.Щорса и уточнить обвинения в этом Дубового, отправимся в Главную военную прокуратуру. В надзорном производстве по делу И.Н.Дубового имеется много различных бумаг, в том числе ходатайства родственников и ответы на них, а также справки, затребованные в вышестоящие инстанции по данному делу. Вот одна из таких справок, подписанная помощником Главного военного прокурора полковником Н.Туруевым в сентябре 1963 года.

Проведя анализ архивно-следственного дела И.Н.Дубового, Туруев в конце составленной им справки делает, наряду с другими, и такой вывод.

"К настоящему делу приобщен второй экземпляр протокола допроса Дубового И.Н. от 3 декабря 1937 года, исполненного на пишущей машинке, в котором указано, что Дубовой 31 августа 1919 года, будучи на участке 3-го батальона 388 стрелкового Богунского полка во время боя, выстрелом из нагана в голову убил Щорса.

Кроме показаний Дубового о том, что им совершено убийство Щорса, в деле никаких данных нет. Этот эпизод ни в обвинительном заключении, ни в приговоре суда не фигурирует и в вину Дубовому вообще не вменялся". (АГВП. НП 29129-39. Л. 86).

Вновь и вновь перечитываем строки протокола допроса Дубового от 3 декабря. Его содержание, составленное Михаилом Ямницким, отредактированное и одобренное начальником Особого отдела ГУГБ Николаевым-Журидом, несмотря на весь обвинительный уклон, тем не менее во многом является документом оправдательной направленности. Рассмотрим наиболее значительные его аспекты, вызывающие серьезные сомнения в подлинности излагаемых фактов.

Первое. Дата 31 августа 1919 года — день гибели (или убийства?) Н.А.Щорса. Ее назвал Дубовой в своем заявлении, а затем уже повторили следователи в подготовленных ими документах. Почему же Иван Наумович в своем обращении к Ежову написал 31 августа, а не 30-е, как это было на самом деле. Что это — забывчивость, аберрация памяти или же это нечто другое, о чем надо читать между строк?

Если говорить о забывчивости, провалах памяти, то это вполне можно понять и объяснить — ведь прошло восемнадцать лет с того рокового дня. Однако совсем еще недавно — два года тому назад — Дубовой в своих воспоминаниях о Щорсе четко и однозначно называл дату смерти — 30 августа. Возможно, что события последнего года (арест Якира и суд над ним, собственный арест и последующие допросы) что-то действительно сместили в механизме памяти и указанное событие передвинулось ровно на день. Возможно...

Но, как контраргумент, возникает одно умозаключение. Предположим, что Дубовой своей рукой убил боевого товарища и непосредственного начальника — начдива Щорса. Порешил не заклятого врага — деникинца или там петлюровца, а заслуженного красного командира. К сему добавим, что ведь не закоренелым же убийцей был Иван Дубовой, на счету которого числились бы десятки трупов. Нет, он не был таким. Но пусть даже убийство и случилось — невольно или преднамеренно — все равно Дубовой должен был испытать при этом большое душевное потрясение, такой всплеск страстей, эмоций и переживаний, что дата и подробности данного акта навечно, намертво впечатались бы в его память — ведь человек впервые совершил подобное.

Однако у Дубового наблюдается совершенно обратное — и дату события он перепутал, и никаких новых подробностей не приводит. Уж где-где, а здесь, на Лубянке, решив до конца исповедаться в своих грехах, он должен, просто обязан был рассказать о всех деталях задуманной и осуществленной им операции по устранению начдива Щорса. Однако на поверку мы видим все те же детали и сцены, описанные им в 1935 году. Все так же он говорит о том, что пуля попала в висок Щорсу, что тот умер у него на руках.

А как же тогда быть с выстрелом в затылок? Откуда у трупа из Самары входное отверстие на затылке, а выходное — на виске? Как все это совместить, как такое объяснить? Первый вывод уже напрашивается — что-то здесь не так, кто-то тут ошибается или сознательно запутывает дело. Признание в убийстве есть, но пуля все-таки уходит в висок и никуда иначе! И в этом основное алиби Дубового.

Давайте еще порассуждаем на тему, заданную Иваном Дубовым. По его утверждению, он в момент гибели Щорса находился позади начдива в трех-четырех шагах о него. Такое расстояние вполне позволяло лежащим на земле командирам переговариваться друг с другом. При этом исходим из того, что произнося слова, обращенные к Дубовому, Щорс был в полной уверенности, что тот слышит и понимает его. А если были слышны слова, произнесенные, очевидно, не на самых высоких тонах, то, несомненно, звук выстрела из нагана (а из него, по утверждению Дубового, он стрелял в Щорса) тем более привлек бы внимание лиц, сопроводжавших начдива. И в первую очередь командира 388-го полка Казимира Квятека, находившегося рядом с ним (что подтверждает и Дубовой) и дававшего, по всей видимости, необходимые пояснения. Ведь именно Квятек, по словам Дубового, первым из остальных окружающих объявил о смерти Щорса. А увязать между собой поникшую голову начдива и дымящийся ствол нагана в руке его заместителя не составляло никакого труда человеку, не один десяток раз смотревшему смерти в глаза, ходившему в атаку и терявшему одного за другим боевых друзей.

Но поведение Дубового в тот момент у Квятека никаких подозрений не вызвало. По крайней мере ни в его воспоминаниях о Гражданской войне, опубликованных на Украине в 30-е годы, ни на допросах после ареста — нигде нет упоминания о таком эпизоде. И это при том, что Квятек очень ценил и уважал Щорса — оба они стояли у истоков известного всей Украине Богунского полка, а потому любой недруг Щорса непременно становился и его лютым врагом. А посему, если бы бывший политкаторжанин Квятек имел хоть малейшие подозрения относительно вины Дубового в смерти своего боевого побратима, то никогда бы не подал ему руки, а тогда, в приступе гнева, пристрелил бы его на месте преступления. А между тем известно, что начиная с Гражданской войны и до последних дней своей жизни, Дубовой и Квятек сохраняли между собой самые теплые отношения. О чем свидетельствует и сын Квятека — Владимир Казимирович, поведавший автору много интересного о взаимоотношениях этих двух людей.

И вообще создается такое впечатление, что там, в боевой цепи батальона, все были друг у друга на виду. Ведь нигде нет упоминания о том, что бойцы находились в окопах и траншеях. (В чьих-то воспоминаниях есть, что бойцы вернулись на то самое место, где уже были весной этого года. И некоторые занимали места, которые сами раньше и откапывали. И достаточно разумно, при этом, звучит вопрос– почему именно один только Щорс и сразу в голову, в самое убойное место). А раз так, то вполне объяснима меткость вражеского пулеметчика, отмеченная в последних словах Щорса.

Зададим и такой вопрос — а зачем все это Дубовому было нужно? То есть брать на себя смерть Щорса, записываться в его убийцы? Одним словом — кому это выгодно?

Нам представляется, что такой шаг — признание в преднамеренном убийстве Н.А.Щорса, Героя Гражданской войны, Дубовой предпринял вполне сознательно, предварительно обдумав его дальнейшие последствия для себя. Можно предположить и примерную логику его мышления в тот момент. Она сводится к следующему.

К началу декабря Дубовой досконально изложил все подробности, касающиеся структуры, персонального состава, программы и тактики действий придуманной им антисоветской националистической организации, якобы существовавшей на Украине. Каких-либо новых подробностей на сей счет он уже просто физически выжать из себя не мог. Иван Наумович, просто говоря, выдохся, до донышка выговорился и до последней строчки выписался. То есть следствие на этом и должно было заканчиваться. Он знал, что последует дальше — составление обвинительного заключения, ознакомление с ним подследственного. И суд, как последний этап тюремной эпопеи. Для Дубового, знакомого не понаслышке с политическими процессами 30-х годов, ошарашенного действиями суда над Тухачевским и Якиром, как дважды два было понятно, что ждет его после показаний и признаний, данных им на предварительном следствии. Только высшая мера, несмотря на добровольность показаний и согласие подтвердить на суде все ранее сказанное.

Вместе с тем на некоторые послабления для себя в суде (в связи с вышеизложенным) Дубовой все же надеялся. И в то же время он понимал всю призрачность таких надежд. А жить очень хотелось, несмотря ни на что. Поэтому мысли его лихорадочно бились в черепной коробке в поисках выхода, в поисках решения извечного вопроса: жить или умереть? В один из таких моментов мучительных раздумий Дубовой решился на экстраординарный шаг. Если по предыдущим его показаниям реальной крови на нем не было (речь там шла всего лишь о подготовке террористических актов над руководителями партии и правительства), то здесь уже разговор касался факта, имевшего место и время действия, пострадавшего и свидетелей.

Нам представляется, что Дубовой, учитывая известность Щорса, своим признанием в его убийстве, по всей видимости, рассчитывал повернуть ход следствия в другое — уголовное — русло. Он, вероятно, предполагал, что этот аспект сможет перевесить первоначальный, то есть политический. А раз так, то и основным пунктом обвинения для него станет убийство, за которое в СССР не всегда давали высшую меру, заменяя его иногда другими видами наказания. Всем известно о том, что в 30-е и 40-е годы в исправительно-трудовых учреждениях отбывало наказание огромное количество "друзей народа" (так в лагерях и тюрьмах неофициально именовали уголовников и бытовиков, делая это в противовес "врагам народа", то есть арестованным по политической статье). Большинство из этих "друзей" в свое время благополучно избежали "вышки". Вероятно, что примерно такими мотивами руководствовался Иван Наумович, попросив однажды у следователя ручку и бумагу для заявления на имя Н.И.Ежова.

К характеристике содержания протокола допроса от 3 декабря добавим еще один штрих. Одним из абсурдных положений этого "произведения" сотрудников 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР является утверждение, что Дубовому не понравилось стремление Щорса к укреплению воинской дисциплины в частях дивизии. Эта абсурдность заключается в том, что именно Дубовой, будучи начальником штаба, а затем командармом 1-й Украинской, настойчиво ратовал за наведение в полках жесткой дисциплины, за быстрейшее превращение вчерашних партизан в настоящих бойцов регулярной армии, беспрекословно выполняющих приказы командования. О том свидетельствует ряд отправленных в войска телеграмм и приказов по армии, подписанных им в течение февраля-июня 1919 года.

Например, в самом начале функционирования группы войск Киевского направления он требовал неуклонного проведения в жизнь установки на то, чтобы партизанские отряды вливались в существовавшие регулярные войска, а неподчиняющиеся — решительно разоружались. Все годы Гражданской войны (да и после нее тоже) Дубовой выступал ярым поборником высокой централизации в армии, твердой дисциплины в войсках, неизменным сторонником единоначалия.

Известны его стычки на этой почве с начдивом 1-й Украинской Иваном Локотошем, предшественником Щорса на этом посту. Названный командир не хотел признавать указаний начальника штаба группы (в частности, по прекращению дебоша и самовольных реквизиций у населения красноармейцами одного из полков дивизии), заявляя, что он (Локотош) подчиняется только командующему и Военному совету, а Дубовой, дескать, только служащий штаба и предписывать начдиву не имеет права. Между тем Локотошу, у которого в дивизии тоже имелся штаб, достаточно хорошо были известны задачи и функции этого органа и его начальника. Важнейшая из них заключалась в проведении в жизнь приказов и указаний командира (командующего), в контроле за их своевременным выполнением. Начальник штаба — единстванный из всех заместителей имел право отдавать приказания от имени командира. И Локотош не мог не знать этого. Подобные "завихрения" у него случались не единожды, в результате чего он в начале марта 1919 года был отстранен от должности. (Это штатные ситуации. И автору статьи они должны быть известны. Когда командир подписывает строгое указание прекратить реквизиции и грабежи, а на другой бумаге тут же пишет резолюцию: выделить вам необходимое обмундирование, оружие и жратву нет возможности из-за отсутствия такового на складах. Денег пока тоже нет. Но дисциплину в разутых и голодных войсках – давай! Занимайтесь воспитанием!)

Другой пример относится к марту 1919 года. Тогда командир отдельной стрелковой бригады Шкуть, назначенный начальником Житомирского боевого участка, доложил о недостойном поведении командира 5-го кавалерийского полка Ф.М.Циунчика-Орлова, который самовольно снял полк с занимаемых им позиций, тем самым оголив линию фронта. Более суток полк болтался в Житомире, тогда как в это время он должен был наступать на противника. Дубовой, оставшийся за командующего группой, немедленно подписал приказ, в котором Циунчику-Орлову за несвоевременное выполнение оперативного задания объявлялся строгий выговор в последним предупреждением. Он также предупреждался, что в случае повторения подобного, будет предан суду военного трибунала. (РГВА. Ф. 167. Оп.1. Д. 44. Л. 49).

Поэтому весьма странно и неправдоподобно звучит записанное в протоколе утверждение Дубового, что он был против мер Щорса по наведению жесткой дисциплины в частях дивизии, что именно такие шаги начдива у него — его заместителя вызывали злобу и ненависть, желание расправиться с ним. Согласитесь, что в жизни такое вряд ли встретишь...

Вернемся к описанию сцены гибели Щорса. Сравним два варианта этого описания, выполненные одним и тем же человеком, т.е. Дубовым. Одно из них относится к 1935 году и предназначено для широкой публики. Другое же (заявление на имя Ежова и протокол допроса от 3 декабря) — для узкого круга лиц, то есть сотрудников Особого отдела ГУГБ НКВД СССР. В чем их различие и сходство? Нас более интересует первое — что скрыл Дубовой, не захотев огласки в открытой печати и что он "чистосердечно" поведал следователю во внутренней тюрьме НКВД?

Однако, сначала скажем все-таки о сходстве. Чем похожи различные источники, разнесеные по времени в несколько лет? И в том и в другом случае мы имеем в наличии: передовую цепь 3-го батальона 388-го Богунского полка (командир батальона Ф.Н.Гавриченко), лежащих на земле командиров 44-й дивизии во главе с начдивом, пулеметный огонь со стороны противника, обращение Щорса к Дубовому, попадание пули в висок начдива, его смерть на руках Дубового.

А в чем разница? Самое главное в этой истории — откуда прилетела пуля и кто ее выпустил? Найти начало ее траектории — значит найти того, кто убил Щорса. В нашем случае основная разница и заключается в том, что в первом эпизоде Щорс погибает о неприятельской пули, а по версии 1937 года — от руки Дубового.

Кстати, о руках Дубового, а точнее — о его правой руке, которой он метко стрелял из нагана, винтовки, пулемета и других типов стрелкового оружия, а также писал письма, подписывал различные документы, в том числе и протоколы собственных допросов. Анализируя почерк Ивана Наумовича по ходу следствия, приходишь к нерадостному выводу о постепенном истощении его физических сил, не говоря уже о моральных. Это видно при сравнении его собственноручных показаний, написанных сразу после ареста и почерк, которым они заполнены в последние месяцы следствия. В первом случае почерк твердый, рука четко выписывает каждую букву, налицо правильные нажимы в соответствующих местах. Чувствуется достаточная уверенность в своих словах, стройность мысли, продуманность плана изложения. По ходу следствия почерк изменяется — становится более размашистым, а зачастую неуверенным, неустойчивым (это заметно уже в октябре 1937 года), написание некоторых букв значительно отличается от прежнего, доарестного времени. Явно чувствуется тяжесть слов и слога...

В ходе данного расследования мы попытались разрешить (хотя бы частично) некоторые вопросы, несколько десятилетий волновавшие умы исследователей истории Гражданской войны в России. Однако со снятием одних вопросов возникли другие, на которые пока нет четкого и определенного ответа. В том числе и в истории с гибелью начдива Н.А.Щорса в августе 1919 года последнюю точку ставить еще рано. А раз остаются вопросы, то расследование продолжается...

 

* Н. С. Черушев. КТО ЖЕ УБИЛ ЩОРСА? Военно-исторический архив №16. Полководцы Отечества. Материал предоставлен Сергеевым С. Р. Комментарии Сергеева Р. С.

Шёл отряд по берегу, шёл издалека,

Шёл под красным знаменем командир полка.